Проклятие рода
Шрифт:
– И ты будь здрава боярыня.
– Кивнул Иоанн. – За хлеб-соль благодарю, токмо прежде скажи, как к храму пройти? – Пробурчал в ответ, все о своем думал.
– Да за забором прям, через задний двор, через сад, рукой подать – Покрова Пресвятой Богородицы с приделом святой Анны, словно в честь бабушки твоей.
Иоанн поморщился. Недолюбливал старуху. Голову задрал, так, что шапка чуть не свалилась, успел нахлобучить глубже, на верх смотрел, на третий ярус хором.
– Вона, туда хочу подняться!
– В повалушу ? – Удивилась боярыня. – Там почивать хочешь?
– Окон много, видно все. Поднимусь сперва, обозреть хочу вотчину вашу.
– Ты уж, извини, Иоанн Васильевич, муж мой покойный строил, да не успел до конца, Бог прибрал.
– Знаю! Все мы тут сироты собрались.
Поднимался на самый верх. За ним остальные. Хоть и не хотелось, да пришлось. Осмотрелся по сторонам великий князь. С высоты вся красота окрестная видна была, как на ладони. Прямо под ними расстилалась во всю ширину Москва-река, левее Хвилка изгибалась, исчезая в зелени лесов. Княгиня Настасья, тяжело дыша – запыхалась, поясняла, рукой показывала:
– Отсюда вправо и до Кобыльего оврага земля пашенная 97 четвертей , половина под перелогом . В пашне черный прудок имеется. За оврагом лес на две версты, по берегам речным сено косим. В год 400 копен набирается. Влево посмотришь, великий князь, увидишь деревню Гусареву, пара дворов всего, за ней осинник, да березник, еще подале, перед липовой рощей, иная деревня - Ипское, в три двора. От речки Хвилки большой пруд отгорожен, на берегу изба Ивашки Иванова видна с пашней в полчетверика. По ту сторону Хвилки, не видать отсюда, еще одна деревня Мазилово. Да и по округе восемь пустошей .
– Рыба-то есть в пруду? – Неожиданно спросил Иоанн.
– Щука, окуни, плотица, головли. – Подумав, добавила. – А в черном пруду караси водятся.
– Прикажи изловить свежей, пока обедню отстоим. Поститься будем нынче. – Трубецкой переглянулся с Оболенским и Дорогобужским разочарованно.
– Спать здесь не буду. Окон много. Не люблю. Одриню путь ту приготовят, где оконца малые.
– Все исполним, великий князь. – Поклонилась княгиня.
– Сперва в храм. Попа зовите. Пусть обедню служит, а после и за трапезу не грех.
У остальных животы сводило, бурчало от голода громко, но покорно пошли вниз за великим князем.
На дворе еще раз осмотрелся – забор маловат, да примыкают к нему разные обиходные клети – поварня, погреб с надпогребицей, ледник с амбарцем, житница, солодовня, конюшня, денник для лошадей, сенница, скотник, три избы людские, подле ворот еще две избы - схожая и сторожевая, в любом месте перемахнуть легко. Вдруг испуг охватил – далеко от Москвы забрались, а друзей-то всего четверо, да холопов с десяток.
– Много ль дворовых у тебя, княгиня?
– Десятка три наберется, Иоанн Васильевич.
– Пищали есть? – Это уже Ване Мстиславскому.
– Имелись. У батюшки покойного.
– Прикажи выдать. Иван, глянь сам, хоть ты и спальник мой, но здесь за хозяина ныне – тебе оружием и сторожей ведать. Пусть дворовых пищалями наделят, да охраняют нас крепко вместе с холопами нашими. По всему забору расставь и на ворота особо. А за хоромами что говоришь? – Это княгине.
– Сад, Иоанн Васильевич, да мыльня с прудом малым. Посмотреть хочешь?
– После. Попа вызвали?
– Все равно через сад идти, а отец Афанасий уже в церкви ожидает.
– Тогда идем!
Хорошо в храме, и бревна еще не потемнели от времени и сам словно изнутри светиться, духом святым ладанным, да свечным от иконостаса веет. Спокойно, уютно на душе стало. Иоанн перед самым аналоем встал, перекрестился не единожды, каждый раз кланяясь низко. Сотоварищи в нескольких шагах позади. За их спинами и княгиня несколько раз мелко – мелко лоб осенила. Бабка-просвирня испуганной мышью мелькнула, всем свечи подала.
Врата отворились, поп местный вышел. Невысокий, с брюшком, борода седая, глаза ясные, морщинками окружены. Поклонился всем, Иоанну отдельно. Заговорил плавно, но голос вздрагивал, волнение выдавал.
– Дозволь начинать, великий князь?
– Обожди, отец. Исповедаться хочу сперва.
– Как прикажешь, Иоанн Васильевич. – Священник спустился, подошел, встал рядом, обдал запахом домашним хлебным, да луковым.
– Скажи, отец, что есть грех? – Вскинул взор, прямо в глаза посмотрел.
– Грех, сын мой, есмь ложь самому Богу, ближнему и самому себе. – Поп не смутился, ответил сразу, не раздумывая.
– А покаяние?
– А покаяние, есмь поворот от лжи в своих делах к истине Света Божьего, к тому, как выглядят дела твои в очах Его.
– Скажи, отчего люди зло творят?
– По неведению или по греховной слабости, сын мой. – Развел руками поп.
– По греховной слабости… - Иоанн повторил за ним. – В чем она?
– В отрицании Истины Божьей. Не могут в слепоте своей люди грешные отличить, что есмь зло, а что добро, сиречь Истина. А после и вовсе им думается, что самим дозволено решать. Грех от того грехом им не видится. Зло творит человече, а ищет в нем блага для себя. Оттого не кается в содеянном, ибо слеп душой. А слепота от дьявола. Учил нас Апостол, что пребывая в грехе, душу свою погружаем в скорбь и печаль, ибо сам Господь о том печалится.
– Прими покаяние мое, отец, ибо согрешил я ныне прелюбодеянием и убийством. – Произнес Иоанн еле слышно и опустился на колени.
Священник растерялся слегка и пробормотал:
– Если исповедуем, то Он, будучи верен и праведен, простит нам грехи наши и очистит нас от всякой неправды. – Вздохнул. – Прочти молитву покаянную, сын мой.
Склонил голову Иоанн, зашептал горячо, истово:
– Господи, согрешившим на небо и пред Тобою! Прими обращение и покаяние мое, прими мое стенание и слезы, прими покаяние меня грешного, прими рыдание и вопль даже до смерти. Прими окаянного, жившего бесстыдно: прими, Человеколюбие, зело прогневавших Тя: прими нас, Владыко, проведших всю жизнь в распутстве, во всяком лукавстве и нечистоте: прими нас, Господи Боже, преступивших заповеди Твоя: прими нас, Владыко, недостойных рабов Твоих, и не воздай нам по делам рук наших. Исповедаем Тебе, Владыко, яко по грехам нашим не достойны даже воззреть на солнце сие, несть ни едино таково злодеяние, его же не совершили мы окаянные. Но прими меня, Господи, яко же блудного сына, прими яко же разбойника, прими яко же блудницу и мытаря. Господи, обрати! Господи, вразуми и не прогневайся, но буди милостив ко грехам! Господи, Ты еси Бог, и мы люди Твои. Помилуй, Милосердный, помилуй, Блаженый, помилуй, Долготерпеливый. Язык наш явися яко же меч остр, направлен против ближнего, очи наши исторгают пламень, руки наши полны крови, ноги наши скоры на совершение зла, уста наша осквернены злословием. Воистину неправедные дела наши дошли даже до небес, любостяжание превыси облака, грехи наши - суть непростительна, преступления наши не имут извинения, прегрешения наши - суть неисправима, и се, земля не может понести наших злодеянии. Тем же, Господи, нужду имамы в милосердии Твоем. Помилуй, Господи, творение рук Твоих. Се, взываем к милосердию Твоему: не лиши нас помощи Твоея, ниспошли нам недостойным милость Твою, даруй нам грешным заступление Твое, яви нам лице Твое, и спасемся. – Замолчал, голову на грудь уронив.