Проклятие рода
Шрифт:
– Боже, что теперь будет? – Улла снова закрыла лицо руками.
Это была не ее тайна. Чужая. Которую ей поручили хранить до гробовой доски. Но что делать теперь, когда не стало той, что взяла с нее слово? Перед глазами стояла Соломония:
– Обещай, как вырастет, расскажешь ему всю правду! Может он и отомстит ироду, мною проклятому, и боярам, псам его цепным, за детство свое сиротское, за мать, в монастырь заточенную…
– Обещаю, княгинюшка… На Святом образе клянусь тебе. И сберегу, и выращу, расскажу, и… коль захочет на Русь, помогу вернуться!
– Прошептала Улла.
Открыть или промолчать? Бенгт давно стал родным, своим, словно ею выношенным
С улицы донеслись знакомые голоса.
– Пришли! Оба! Значит, судьба.
Улла поднялась из-за стола. Гилберт и Бенгт, посмеиваясь над чем-то, вошли в дом. Муж сразу заметил взволнованность Уллы, перестал смеяться, подошел и ласково обнял за плечи:
– Что-то случилось?
Она доверчиво прижалась к нему, чуть кивнула головой и шепнула на ухо:
– Мне надо кое-что вам с Бенгтом рассказать. Пойдемте наверх. Посетителей еще нет, а если и появятся, то Туве на месте.
– А Аннушка где?
– Она играет во дворе с соседскими девочками.
Поднявшись в спальню, Улла присела на кровать, муж разместился рядом, а Бенгт – на невысоком табурете напротив.
– Сегодня, - начала Улла, собравшись и с силами и с духом, - я получила известие о смерти твоей матери, Бенгт.
– Какой матери? – Юноша недоуменно вытаращил глаза. – Какая мать? А ты?
Гилберт молчал. Он понял, что сейчас речь пойдет о той самой тайне, что так долго хранила в своем сердце Любава. Все эти годы он чувствовал, как она давит на нее, сострадал, но помочь ничем не мог. И сейчас он представил, как тяжело говорить его любимой, как невыносимо трудно открыть то, что хранилось под спудом тайны долгие годы, словно замки этого сундука заржавели напрочь и требуют нечеловеческих усилий для поворота ключа. Он обнял жену за плечи, стараясь приободрить, и почувствовал, как ее сотрясает мелкая дрожь.
– Твоя истинная мать, Бенгт, великая княжна Соломония Сабурова, жена великого князя московского Василия, который заточил ее в монастырь, где она и родила тебя. Твое настоящее имя - Георгий. По просьбе твоей матери, я тайно вывезла тебя, совсем крохотным младенцем. Мой первый муж, - она бросила виноватый взгляд на Гилберта, но он лишь крепче обнял ее, и Улла благодарно кивнула в ответ, - Свен Нильсон усыновил тебя. Так ты стал шведским мальчиком. Но ты, Георгий, русский по рождению. – Улла глубоко вздохнула, словно с души свалилась огромная тяжесть.
Бенгт молчал, ошеломленный известием. Молчал и Гилберт, нежно поглаживая жену. Улла немного отдохнула и продолжила:
– Я была самым близким человеком для княгини. Нас разлучили. Ее насильно постригли в монахини, а меня… - она опять глубоко вздохнула, словно не хватало воздуха, - … меня продали в Новгород шведскому купцу Нильссону.
– Как это продали? – Мотнул головой Бенгт. – Человека разве можно продавать?
– Не важно. – Улла махнула рукой. – Через это я спаслась. Нильссон оказался очень добрым человеком, избавив меня, таким образом, от смерти, позора или страшных мучений. – На мгновение перед ней всплыло ухмыляющееся круглое лицо поджогинского пса-татарина, его немигающий полный жуткой похоти взгляд раскосых азиатских глаз. Женщину передернуло, она поморщилась, отгоняя видение прочь.
– Он же помог спасти и тебя.
– Но как можно продавать или покупать человека? – Не понимал Бенгт.
– Можно, сынок, на Руси все можно. Если на то есть воля великокняжеская или псов его верных. Господь так решил и тем спас меня и тебя. Потом я пробралась в Суздаль, а ты только родился, и последняя воля моей княгинюшки была в том, чтобы я вынесла тебя и увезла с собой. Сейчас.
– Улла поднялась, подошла к божнице, достала икону Богоматери, что привез ей Шарап Замыцкий, пошарила рукой и вытянула на тонком кожаном шнурке нательный крест, тускло блеснувший в свете лампады. – Вот крест твоей матери. Все эти годы он был со мной. Я не могла отдать его тебе, не могла одеть на тебя, связанная клятвой. Но сегодня я передаю его тебе. Одевай и носи! – Она протянула тельник Бенгту. Юноша с удивлением разглядывал кусочек желтого металла с вкраплениями драгоценных камней, опустившийся в его широкую ладонь.
– Это золото?
– Да. Твоя мать была великой княгиней московской. Один этот крест – целое состояние.
– Великой княгиней… - Повторил за ней Бенгт. – А отец? – Спросил неожиданно, впившись глазами в лицо Уллы. Женщина опустила глаза. За нее ответил Гилберт:
– Великий князь московский Василий.
– А может… - Нерешительно начал Бенгт.
– Нет! – Почти вскричала Улла, опережая его вопрос. – Твоя мать по принуждению стала невестой Христовой. Всю свою жизнь она хранила верность мужу, а затем Господу нашему. Святая Богородица тому свидетель!
– Улла подняла высоко вверх икону, что держала в руках.
– Но почему же тогда она опасалась за меня, что приказала тебе тайно вывезти из монастыря? Неужели, отец… - Бенгт замолчал и умоляюще посмотрел на Гилберта и Уллу. Господи, что сейчас творилось у него в голове!
– Твой отец женился на другой. – Глухо ответила Улла, отведя взгляд в сторону. – У него родился другой сын, ныне великий князь московский Иоанн, а затем и еще один.
– То есть, ты хочешь сказать, что мой отец сгноил мою мать в монастырской темнице и отрекся от меня? – В голосе Бенгта прорезались жесткие нотки.
– Сынок! – Взмолилась Улла. – Мне не ведомо, что происходило в великокняжеском тереме в московском Кремле. Я знала лишь то, что сказала мне моя княгиня.
– Выходит тот, кто сидит сейчас на московском престоле, незаконен? – Вопрос Бенгта прозвучал, как гром среди ясного неба, хотя он произнес его почти шепотом.
Улла испуганно прикрыла рот рукой. Муж нахмурился. Выходило, что так, но это… это очень опасно. Стоит хоть одной живой душе узнать…
Улла вдруг поняла, что сейчас совершила ужасную ошибку. Она беспомощно переводила взгляд с мужа на Бенгта и обратно. Мужчины молчали, каждый думая о своем.