Проклятие рода
Шрифт:
– А мы с тобой тезки, сынок! – Вдруг произнес Гилберт.
– Да, отец! – Махнул кудрями Бенгт.
Все стало легче. Словно рухнула выросшая в мгновение ока стена, разделившая их на родных и неродных после признания Уллы.
– Сынок, ты теперь понимаешь, какую смертельно опасную тайну все эти годы хранила в своем сердце твоя мать. – Гилберт говорил уверенно, четко произнося каждое слово, особенно налегая на обращения друг к другу – «сынок», «мать»… - Теперь мы все знаем эту тайну и разделяем ее тяжесть. Одно лишнее слово и мы можем погибнуть. И ты, и я, и наша мать, и Анника. Ни шведы,
– Разве ты не скучаешь по Родине, отец? Разве не ходишь на берег моря и не стоишь, подолгу вглядываясь в горизонт? – Бенгт смотрел в глаза Гилберту. Тот не ответил. Тогда он повернулся к Улле. – А ты, мама? Скучаешь?
– Нет! – Улла покачала головой. – Моя Родина здесь, где мой дом, мой муж, мои дети.
– И ты никогда не хотела бы…?
– Нет! – Оборвала его Улла. – Никогда!
– А ты, отец? – Он снова обратился к Гилберту.
– Я должен быть рядом со своей семьей. Я должен оберегать и защищать. – Твердо ответил рыцарь.
– А я? Что делать мне?
– Жить, сынок! – Они ответили почти одновременно. Гилберт продолжил. – Прошлое не вернуть и не изменить.
– И оставить все, как есть?
– Да!
– Не отомстив обидчику?
– Кому? Великому князю Василию? Он умер давным - давно.
– Тому, кто за него! У него была вторая жена. Из-за нее он заключил мою мать в монастырь. Из-за нее моя мать умерла.
– Виновата ли она в этом? Ведь не ее воля, а великокняжеская.
– Да, виновата!
– Почему ты так уверен?
– Не ты ли, отец, говорил мне, что и рыцарство придумали женщины, дабы ради них совершали подвиги? Но кто отличит подвиг от преступления, если и за тем и за другим будет стоять убийство, которое совершается во имя прекрасной дамы, - лицо юноши исказила гримаса боли, - если она так захотела? Вторая жена должна была бояться и ненавидеть мою мать и меня! Ведь я же родился! Так не хотела ли молодая жена князя Василия убрать с пути мою мать? Ведь ненависть женщины – скверна! – Гилберт переглянулся с Уллой.
– А для этого подговорила отца заточить ее в монастырь. Ведь мать чего-то боялась? И прежде всего за меня! Иначе не стала бы просить вывезти и спрятать. Если мне и грозила смерть, то не от отца, а от его новой жены! И сейчас, если мне, нам, - он поправился, - и грозит опасность то только лишь от ее потомства! Того самого, что сидит на московском престоле. Они виновны все!
– Сынок, ты берешь на себя роль Судии, забыв о Божьем Суде?
– Нет. – Смутился вдруг Бенгт. – Но… Я не знаю, что мне делать!
– Смириться. Ты узнал правду, какая бы горькая она не была. Обида, злость, гнев - те чувства, которые охватывают любого человека, узнавшего нечто, принесшее страдание ему и его самым близким. Поверь, мне это знакомо. И тогда человека охватывает жажда мести. Но месть порочна, ибо порождает только зло, возвращающееся обратно. На все дела человеческие есть Суд Божий, ибо по ним и воздается каждому.
– Но в Библии сказано: «око за око…»! – Не сдавался Бенгт.
– Это в воле Господа – «Аз воздвигну на тебя зло!». Если и вершится суд руками человеческими, то по воле Божьей.
– А если мои руки и есть воля Божья?
– Тобой определенная? Уже не Божья! Она приходит извне чувств и желаний простых смертных. Приходит тогда, когда боль и ненависть отпускают тебя. Ты простишь врагов своих, а вот Он… Ему одному решать!
– Хорошо. – Бенгт поднялся с табурета.
– Что ты решил? – Встревоженно спросила Улла.
– Ничего. Ты была и останешься моей матерью, как и Гилберт – отцом!
– Это правильно, сынок. – Она подошла и поцеловала его.
Теперь и Бенгт выходил вместе с Гилбертом на берег моря. Вдыхал волнующий запах соленой воды, дегтя, пакли, рыбы… Вглядывался в даль, спрашивал:
– Расскажи, отец, какая она, Русь?
– А ты не помнишь ничего?
– Почти нет. Все смутно. Новгород. Высокий забор из потемневших от времени бревен. Купола церквей за ним. Какой-то неясный шум…
– Вот и я чаще всего вспоминаю шум… шум моря, бури, холодные соленые брызги, сильную качку, скрип мачты, хлопок паруса, поймавшего ветер…
– А еще?
– Еще? Спокойную гладь берегов, толпу женщин и детей, встречающих своих отцов, мужей, братьев с добычей и уловом, темные зимние вечера, наполненные латанием сетей, плетеньем канатов из пеньки, заточкой острог.
– А ты не помнишь свою мать?
– Нет. Какой-то женский образ приходил иногда в моих снах, но теперь мне кажется, что я видел не мать, а Любаву.
– Хотел бы я… - Не договорил Бенгт. Нахмурился.
– Что хотел?
– Увидеть Русь!
– Бенгт! – Гилберт положил ему руку на плечо. – Это невозможно. Ты - солдат шведского короля!
– Да, отец. Я помню… - Юноша отвел взгляд в сторону.
– Послушай, Бенгт. – Гилберт крепко сжал его плечо. Бенгт поднял глаза.
– Однажды, мне выпала удача, как я посчитал тогда. Мне удалось скрестить мечи с тем, кто был повинен в смерти моего отца. Я был сильнее в этом поединке, я чувствовал, что еще немного и безжалостная сталь моего меча разрубит голову надменного обидчика. Но в последний миг переломился старый клинок.
– И что произошло?
– На пути чужого меча встал другой человек! Безоружный.
– Как? – Ошеломленно спросил Бенгт.
– Он принял смерть вместо меня… И тогда я понял, что Господь осудил меня за мой поступок, за жажду мести, за радостное предвкушение смерти врага, и покарал, забрав чужую невинную жизнь. Жизнь человека, который был мне очень дорог… почти, как отец. – Гилберт отпустил плечо юноши и отвернулся в сторону. Оба замолчали.
Неподалеку швартовалась какая-то двухмарсовая посудина с высокой кормой. Разодранные паруса говорили о том, что кораблю хорошо досталось, прежде чем он добрался до широкой и спокойной лагуны среди зеленых берегов. Но строил его явно мастер своего дела, предвидевший силу стихии – прочность корпуса не вызывала сомнений. Плотно пригнанные доски бортов были гладкими, словно прибрежные валуны. Прорубленные в обшивке квадраты щетинились жерлами пушек – мореходство всегда было опасным занятием не только из-за буйного нрава повелителя морей Нептуна. Кто-то выходил в море ловить рыбу, кто-то перевозил товары, а кое-кто грабил и первых и вторых, называя это тоже ремеслом.