Проклятые вечностью
Шрифт:
— Знаете, — вмешался в разговор граф, — Я не настолько раскаиваюсь в содеянном, чтобы туда пойти!
— Пойдешь сам или тебе придать ускорение? — фыркнул охотник.
— Ты, видимо, находишь свои остроты чертовски смешными! — отозвался граф, ступая в очищающее пламя.
— Помните, — раздался за спиной голос Ван Хелсинга, — физической боли здесь не существует, чтобы вы не видели — это лишь иллюзия. Страдания выпадают на долю души, а она уже экранирует их на тела.
Первые шаги дались графу достаточно легко. Жар был сравним с пламенем погребального костра. Взглянув на руку, вампир увидел, как от высоких температур кожа начинает пузыриться и обугливаться, а кровь запекаться, не успев обагрить землю. Он знал,
Охотник оказался прав, чем меньше грехов было за плечами жаждущих отпущения, тем быстрее они проходили по стезе раскаяния. У Гэбриэла и Анны этот путь занял несколько часов, а вот Дракуле и Селин, успевшим за четыреста лет отнять немало жизней, эта дорога давалась все труднее. Сгорая в очищающем огне, они больше были похожи на обугленные скелеты, встреченные охотником в адской пустыне. Плоть отвратительными смрадными клочьями слезала с костей, будто обнажая душу. В этом эфемерном мире реальными для них были лишь страдания, лишавшие рассудка. Дракула покаялся лишь в одном грехе, но в этом пламени пред ним восстали все его преступления. Перед его затуманенным взором проплывали невинные жертвы, чью жизнь он забрал в угоду своего тщеславия и кровавой жажды, и каждая из них вгоняла в его мертвое сердце раскаленный докрасна меч, и этим мукам не было конца.
Пламя Чистилища было зеркалом души покаявшихся, меняя мучителей и мучеников местами. И Дракула, и Селин снова и снова были вынуждены переживать боль, которую в свое время пережили их жертвы, но любая дорога когда-нибудь должна была закончиться — по пути раскаяния прошла и Селин, вставая подле своих товарищей в привычном человеческом облике. Раны и ожоги в мгновение затянулись, будто и не было этого пути, а вот в душе скорбели тысячи голосов, не знающих успокоения.
— Признаюсь, я не думал, что ты решишься пройти по этому пути! — проговорил Адониэль, встречая их лучезарной улыбкой.
— Призраки прошлого больше не страшат меня, — не поворачиваясь к серафиму, ответил Гэбриэл, обратив все свое внимание на вампира, несущего бремя своего греха.
— Что-то не так, — задумчиво произнес Ван Хелсинг, — он должен был уже пройти!
— Это дорога ангелов — путь покаявшихся, — произнес Адониэль. — Его проблема в том, что он не раскаивается в своих грехах, потому святой огонь не отпускает его. Что ж, яблочко от яблони! Когда вы с Михаилом сбросили Люцифера в огненную бездну, он ведь тоже выказал сожаления.
— Не говори о том, чего не ведаешь. Люцифер был нам братом, — прошипел охотник. – Будь он здесь, ты бы прикусил свой язык.
— Будь он здесь, на небесах царила бы анархия. Но теперь многое ясно: я понимал, отчего ты так опекаешь его сына! — фыркнул Адониэль. — Судьба властвует даже над нами, заставляя бродить по замкнутому кругу. Никогда не задумывался о том, почему из миллионов она выбрала и свела вас двоих?
— Замолчи, — прорычал охотник, вжав небесного стража в раскаленную стену. — Не суди о том, чего не в состоянии понять.
— Это, если я не ошибаюсь, гнев? Гавриил, ты слишком долго жил среди людей и стал заложником низменных страстей. Не стоит так распаляться из-за пустяков, если, конечно, ты еще хочешь заслужить билет на небо.
– Прекратите, – прошипела Анна. Девушка прекрасно понимала, что, кидаясь
Адониэль их провоцировал, нарушая хрупкое равновесие, установившееся меж ними, но почему? Было ли это очередным испытанием небес или его собственной неприязнью к Ван Хелсингу, которая вырвалась из тумана прошлого в самый неподходящий момент? Ответа у нее не было, а потому действовать нужно было с политическим тактом и величайшей осторожностью. Отец учил ее тому, что нельзя недооценивать своих врагов, а Дракула говорил, что для того, чтобы стать хорошим охотником, необходимо мыслить, как жертва. Но сейчас жертвами были они, а высшие силы явно лишили их своей поддержки. Это было самым сложным испытанием, ибо для искупления они должны были сохранить веру, но разве это возможно, когда спасители превращаются в карателей, заставляя наблюдать за мучениями, пусть и заслуженными, близких.
– Нужно что-то сделать!
– Помоги ему, – прорычала Селин, глядя на ангела.
– Ты видимо что-то путаешь, девочка, – пренебрежительно фыркнул он. – Серафимы не выполняют приказов всякой падали, но они могут снизойти до мольбы.
– Пожалуйста, – прошептала Анна, молитвенно сложив руки.
– К небесным созданиям принято обращаться, стоя на коленях, – высокомерно глядя на нее произнес серафим.
– Молю, – опускаясь к его ногам, произнесла принцесса. Подумать только, если бы ей раньше кто-то сказал, что она будет вымаливать у ангелов прощение для Дракулы, она сочла бы этого человека сумасшедшим. Воистину, жизнь была непредсказуема.
– А теперь послушай меня: мы не можем ему помочь, а откровенно сказать, и не желаем, – отозвался Адониэль, приподнимая ее подбородок. – Святое пламя пожирает грехи, выжигает скверну. Он должен раскаяться, чтобы пройти по дороге ангелов. Иначе он будет до скончания времен гореть в этом пламени, пока Господь не решит перевести его в тюрьму строгого режима. В ад, – пояснил ангел, поймав на себе испепеляющий взгляд Селин.
– Он этого не сделает! – покачала головой Анна. – Не покается!
И она была права. Врагом вампира было его собственное упрямство, мешавшее последнему избрать верный путь. Он жил вопреки всему: судьбой ему было предначертано подниматься и падать, но стезя раскаяния требовала от всех смирения. Граф должен был покориться воле Создателя, вверить ему свою душу. Интересно, возможно ли повторно заложить то, что уже не принадлежит ему? Как бы то ни было, меньше всего Владислав хотел быть дрессированным псом на службе высших сил: лежать забытой тенью на горячем песке под палящим солнцем, если прикажут; сбросить крылья, лишь для того, чтобы потешить небожителей; склониться пред властью тех, кому было все равно, кто давным-давно позабыл о мире людей, погрязшем в пороке и бесконечных войнах. Нет, довольно этих игр и праведного преклонения, за которым скрывалась личина лжи. Какие бы беды ему не пророчил этот путь, он пройдет по нему до конца, или сгинет, но сделает это по собственной воле, не изменит ни себе, не своей природе.
Адониэль был прав как никогда: мятежный ангел избрал себе такого же мятежного сына, ибо Дракула с таким же слепым упрямством не желал признавать власть небес, решив, подобно своему Отцу, что лучше быть королем ада, чем слугой Бога. К тому же, слишком много крови пролилось с тех пор, как он переступил роковую черту. Чтобы не говорили священники о великодушии Творца, о силе покаяния, об искуплении – граф знал, что ни в одном из миров не знать ему прощения. Судьба таких как он известна испокон веков, а потому не было никакого смысла тешить себя ложными надеждами на спасение. В этом он решил быть честен и с собой и с небесами, желавшими сломить его дух.