Проклятые вечностью
Шрифт:
— Я прожил жизнь, тщеславием ослепленный, пытаясь обуздать губительную власть, на муки адские навеки обреченный, я за корону продал пламенную страсть, что путь в ночи мне освещала, когда в погоне роковой судьба меня со смертью обвенчала, навеки отобрав души покой. Я предан был отцом коварным, что за личиной доброты, желая стать правителем державным, в осколки разметал мои мечты.
— А у тебя оказывается неплохой голос! — усмехнулся охотник. — Я близок к тому, чтобы прослезиться!
— Ты играешь с огнем, Гэбриэл! — прорычал граф.
В это мгновение за спиной персонажа, воплотившего образ Дракулы, появилась темная фигура, занесшая кинжал над его головой.
— Мой друг, я каюсь пред тобою в грехах, что совершил в пылу; изменница-судьба меж нами пролегла стеною, мне век не смыть свою вину. Сюда я послан небесами, и крылья здесь сложу свои — засыплет вечность пусть песками все преступления мои. В одну ловушку нас втроем страсть запретная поймала. В одной ладье мы все плывем, но места в ней для нас там мало. И кто-то должен уступить, пойти ко дну с тяжелым грузом, прошу, мой брат, меня простить — в любви соперник мне не нужен!
С этими словами певец вонзил бутафорский нож в спину своего товарища, опустившись на колени подле его тела. В этот миг свет рампы озарил сцену алым светом, а музыка загремела с такой силой, что многие зрители, не ожидавшие такого поворота событий, подскочили на своих местах. Дракула перевел взгляд на Ван Хелсинга, лицо которого по цвету сравнялось с рубашкой.
— А знаешь, возможно, ты и прав. Опера начинает мне нравиться: подумать только, вся ангельская сущность заключена в нескольких четверостишиях, — усмехнулся граф, встретившись с испепеляющим взглядом охотника.
— Все было не так! — прошипел он в ответ.
— Полно тебе, Гэбриэл, твое предательство увековечит искусство! Не волнуйся, я принимаю твое покаяние, как говорится: «Господь нас рассудит!»
На сцене век за веком разворачивалась жизнь Дракулы, начиная с момента обращения. Те годы, что он пытался предать забвению, открывались зрителям, как раскрытая книга. На проверку, постановка оказалась очень глубокомысленной, ибо в ней поднималась одна из основных проблем бессмертных — трагедия молодого вампира. Не многие из них, получая вечность в дар, могли без помощи наставника пережить свой первый год. Анна знала об этом не понаслышке, но даже подумать не могла, что подобная участь могла постигнуть и грозного властителя ночи.
Опера представила графа таким, каким в первые годы после обращения видел его Мираксис: слабым, потерявшемся, наполненным жаждой мести, злобой, страхом перед безумным пиршеством теней и кровавой вакханалией. Видимо, даже для жестокого тирана и убийцы, коим его считали в смертной жизни, маска вампира была тяжким бременем. Годы сменялись десятилетиями, а те плавно перетекали в века. Его сила и знания крепли, а вместе с ними крепла и уверенность в том, что истинным счастьем, вершиной эволюции бессмертных, является полный отказ от чувств. С каждым годом в его душе оставалось все меньше человечности, пока она окончательно не обратилась в глыбу льда, погрузив Владислава в бездонные океаны крови.
В какой-то момент Анна поймала себя на мысли, что как завороженная смотрит на сцену, стараясь не упустить ни единого слова, ни единого жеста актеров, ибо там разворачивались события, которые сокрыла от нее даже кровь Дракулы. Видимо, со временем подобные ему могли корректировать память крови, скрывать ее от молодых сородичей, и лишь сила Древних или равных могла надломить эту печать, не оставив ни грамма тайн.
Второй акт был полностью посвящен жизни Мираксиса, тысячелетнему поиску золотой скрижали Лилит и входа в Пустошь Каинитов.
Музыка изменилась, а вместе с ней изменился и ход событий. Из союзников и друзей Дракула и Мираксис превратились во врагов, стоящих на противоположных берегах реки времени. Все знали, что последний бой был неизбежен и ждали его с замиранием сердец; публика пребывала в молчаливом ожидании, став участником действа, даже не подозревая о том, сколь реальны были эти события.
Каждое слово, каждая нота была носителем философского смысла и морали, которая по мнению автора заключалась в том, что лишь холодный рассудок, возобладавший над чувствами, способен одержать победу в войне бессмертных. Дракула не смог, подобно Древним, выйти за пределы времени, предпочитая жизнь в мире людей, а потому должен был понести за это наказание. Его полет был высок, а потому стремительным было и падение. Наступил долгожданный момент, актеры вышли на сцену, музыка прогремела, и будто с небес спустилась темная фигура.
— Это он! — сквозь зубы прошипел Дракула. — Автор решил принять участие в своем же спектакле! — Анна дернулась, желая вступить в бой, но вампир удержал ее на месте, заставляя ждать. Но чего?
Зал затаил дыхание в молчаливом предвкушении развязки. Разразился бой, в котором Мираксис, подхватив свою жертву, взмыл с ней под самый купол театра, буквально разрывая ее на глазах изумленных зрителей. На сцене разразилась настоящая бойня: один за другим актеры замертво падали на каменные плиты, а присутствующие, не понимая происходящего, как завороженные принимали это действо. Женщины, не сумевшие выдержать столь реалистичного зрелища, дрожащими руками прятали глаза за стеклами биноклей, а мужчины прикрывали веки, искоса поглядывая вперед.
— Господь Всемогущий, — прошептала Анна, не в силах пошевелиться от постигшего ее шока, — куда же ты смотришь?! — Принцесса опустила голову. Ей захотелось зажмуриться, ничего не видеть и не слышать. Ей чудилось, что воздух вокруг пропитался запахом соленой кожи и благоухающей крови, залившей сцену. Даже с балкона она чувствовала ее притягательный аромат, туманящий разум, пробуждающий голод, заставляющий непроизвольно удлиниться ее клыки.
— Бог предпочел пропустить это представление! — саркастично заметил граф, положив руку на плечо девушке.
Запретная любовь и коварная судьба справляли тризну на поле брани, ядовитые губы Мираксиса коснулись последней жертвы, оставшейся на сцене горьким, последним в жизни, поцелуем, и девушка, исполнившая роль Анны в этой опере, замертво рухнула к ногам вампира, как разрушенный оплот надежды.
Несколько мгновений публика сидела в тишине, пораженная реалистичностью постановки, а потом своды огласили редкие хлопки, вслед за которыми вырвался настоящий ураган. Бурные аплодисменты охватили зал. Свет софитов, освещавший сцену притух и сошел на нет, массивный занавес опустился, и огромная хрустальная люстра под куполом театра вспыхнула ярким светом. Зрители начали оживленно переговариваться друг с другом, делясь впечатлениями от увиденного. Это был триумф, настоящий прорыв, не оставивший равнодушных. Ни одни театральные подмостки в мире не видели еще ничего подобного. Вдруг вся толпа разом, точно по команде, повалила к дверям, но вышедший из-за занавеса мужчина повелительным голосом проговорил.