Пролитая вода
Шрифт:
– А вы все образованность свою хочете показать, – улыбнулся Тенишев, открывая бутылку.
– Запивать, запивать надо, чтобы завтра меньше страдать от жажды. Опыт – большое дело, учитесь, пока я жив. – Старик дотянулся до ведра с водой и придвинул его поближе. – Вот и выпьем за опыт, бессмысленный и беспощадный.
Тенишев выпил и понял, что сейчас наступит его очередь пьянеть быстрее.
– Мне кажется, в наше время опыт не обязательно связан с возрастом. Я имею в виду вот это. – Тенишев показал на бутылку.
– С годами опыт как раз и сказывается в том, что отрицает
Выпили. Игорь Иннокентьевич быстро зачерпнул стаканом воды, запил.
– А возле кладбища не бежали, придерживая оттопыренный карман? – неожиданно спросил старик.
– Почему?
– Ну, жутковато, наверное, без привычки.
– Нет, шел спокойно. Правда, в парке я опасался встретить милиционеров.
И Тенишев не удержался, рассказал о том, как скорее всего объяснился бы со стражами порядка. Рассказал и про случай с Даней, про свои размышления о готовности к предательству.
Игорь Иннокентьевич смотрел с каким-то хитрым прищуром, и Тенишеву показалось, что он опять кривляется, старается придать своему лицу чрезмерно внимательное выражение.
– Натяжка, натяжка есть во всех ваших угрызениях совести. Но я понимаю. Как бы нечаянная тренировочка предательства, да? А вы замечаете, замечаете.
Тенишева прорвало:
– Да ничего я не замечаю! Что вы меня поддеваете, как Порфирий Петрович! Все происходит помимо моей воли – не в том смысле, что автоматически, а в том, что я себя специально заставляю ничего не замечать. Ни вокруг себя, ни в себе. Как только пойму, что закопался в своей душе и торчат только ноги, я хватаюсь за них и тащу, и быстрее заравниваю следы раскопок. Но мы же беседуем, надо о чем-то говорить…
– Долю свою вносите?
– А вам мало кажется? Ну, а вы сами можете сказать что-нибудь настоящее, главное, чтобы не жалко было времени на разговор? Подумать вслух? Представьте, вы дали себе задание: обязательно обдумать мысль под названием «предательство». Вам хочется письменно изложить? Хорошо, вот бумага и ручка. А, вы хотите именно побеседовать на эту тему? Собеседника нет? А если в парке посмотреть? По тропинкам? В разговоре, когда надо долю, как вы говорите, вносить – вносишь, как карту кладешь. А когда наедине с собой – молчание, в котором иногда вспыхивает стыд. Ну, возможно, и другие чувства.
– Пока не требует поэта… – хохотнул Игорь Иннокентьевич, разливая водку.
Наверное, такой тон разговора ему нравился – глаза его сверкнули.
«Обрадовался моей злости. Зачем все это?» – подумал Тенишев.
Он все-таки опьянел и хотел договорить что-то очень важное, что забылось на мгновение, и уже говорил что-то рядом, удивляясь, как ясно он это видит, а сказать об этом – что он говорит слова, которые находятся рядом с теми, которые забыл, – не умеет…
– Опыта нет, вы говорите? Я боюсь, что, испытав стыд за собственную мерзость сто раз подряд, в сто первый я повторю эту мерзость. Да еще, может, – Тенишев ухмыльнулся, – с учетом опыта, еще похлеще…
– Какая неуловимая, замаскированная цитата. Странно, что мы сидим не в трактире и за окнами не бьют женщину или лошадь кнутом, – сказал старик.
Тенишев улыбнулся. Он налил водки, поднял стакан:
– За ваш опыт. За стремление вовремя опустить монету в щель, чтобы разговор не прервался. За актеров и писателей. За женщин и лошадей.
Игорь Иннокентьевич смешно запивал водой, морщась, как будто пил опять водку.
– Вы не поняли. Вы какой-то странный. Я ведь не хотел вас задеть. Мы ведем обычный разговор, разговор за бутылкой. Вы мне слово – я вам десять. Или наоборот. В таких случаях, конечно, надо запасаться водкой, а не ходить кому-то одному за добавкой. А то пройдется человек по свежему воздуху, обретет, так сказать, человеческий облик, стыд свой повспоминает, возвращается и говорит совсем другое. Что-нибудь непонятное для самого себя.
Тенишев с улыбкой слушал.
– Игорь Иннокентьевич, мне пора.
– Но мы же не допили?
– Ну давайте, мне немножко. На посошок. Вы здесь останетесь?
– Я только провожу, чтоб вы не боялись милиционеров. Какой-то современный страх. Раньше чертей боялись, а теперь – стыдно сказать. Жалко, не получился у нас разговор.
– Ну почему же. Для шапочного знакомства…
– Разве что. Но хорошие разговоры только в книжках бывают. Вот и напишете когда-нибудь. Целая глава получится. И все не так, как было.
– Ладно, придумаю что-нибудь. То, что было на самом деле, всегда заново надо придумывать.
– Понимаете, понимаете. А я уж приготовил свой совет ненужный. Не бояться врать, сочинять, ну и так далее – вообще не бояться.
– И милиционеров? – пошутил Тенишев.
– И мыслей о предательстве не бойтесь. Думайте, думайте.
Старик надел плащ с капюшоном, оглянулся на стол:
– Вернусь, один допью. Будете в наших краях…
– Спасибо. Увидите меня на тропинке одинаковым…
– Тяжеловатый вы человек. Хотя этого и следовало ожидать. Ну что, пойдемте?
Они долго шли молча.
«Похоже на то, что мы повздорили, обиделись друг на друга. Странно», – думал Тенишев.
– А вы где обитаете? – спросил старик.
– В общежитии.
– Ну, это невозможно, – встрепенулся Игорь Иннокентьевич. – И думать забудьте об этом!
– Как это?
– Да нельзя жить среди себе подобных! Хотя я думаю, там мало таких, как вы, но это не меняет дела. Нельзя, и все, сейчас уже некогда это объяснять. Хоть один совет дам, как раз из своего опыта. Уходите из общежития. Вы в деревне выросли?
– Да.
– Ну тем более! Два часа утренней работы на свежем воздухе вам не повредят! Где-нибудь в центре вы устроитесь на работу дворником, с проживанием в служебной квартире. Можно договориться, чтобы работы было немного. Пусть и денег будут платить мало, но это неважно. Главное – квартира. У вас будет собственная дверь, которую вы сможете закрывать на ключ! Или оставлять распахнутой! Это очень важно – иметь собственную дверь! Это – покой и свобода!
Они подошли к воротам. Тенишев взглянул на своего странного спутника и наконец удивился всему происходящему. Необъяснимая усталость навалилась на него – словно он вошел в тень огромной горы, на которую страшно было поднять глаза.