Пролог
Шрифт:
Грамотей поперхнулся, откашлялся и сообщил мне зачем-то шепотом:
— Думаю, мир держался только поэтому. Ангелы собирались по правую руку Его, и он читал им. То, что придумали мы. И ангелы смеялись и плакали, и Он смеялся и плакал вместе с ними. Никто во Вселенной не мог так, никто и нигде! Ни в бушующем пламени Асгарда, ни в мрачных норах Йотунхейма, нигде, только и только здесь. И мир устоял, уцепившись за трех праведников…
Грамотей хотел показать мне три пальца, но поскольку пальцы у него были сломаны, показал он мне всего лишь дулю.
— Но когда мы стали жечь и забывать своих детей, Его
Грамотей замолчал. Я думал. Он сказал слишком много, и я мало что понял. На него, видимо, напала разговорчивость.
Потом грамотей посмотрел на свои кривые пальцы.
— Война длилась семнадцать минут, — сказал он. — Семнадцать минут… За это время атлантам, держащим небо, сломали хребет и выжгли глаза, и небо рухнуло на землю, и наступила зима. Она продолжалась почти тридцать лет… Великанская зима, во время которой замолчали все. Не игралась музыка, не писались книги, только с неба падал черный пепел, и выли волки, и ведьмы, поднявшиеся из топей, сеяли и сеяли по земле жгучую спорынью. На тридцать первый год был написан «Мост через белые волосы». И пепел перестал падать. И солнце впервые взглянуло на землю за многие годы.
— И кто же ее написал? — спросил я. — Эту книжку?
— Он был из старых, — ответил грамотей. — Его настоящего имени мы не знаем, а книгу свою он не подписал … Тогда же он собрал вокруг себя тридцать трех первых. Так возник Союз.
Я слушал. Грамотей рассказывал.
— Он был не просто творчески состоятелен. Он был силен. Он мог налить в бутылку грязной воды из ближайшей лужи, поставить эту воду на стол и сочинить миниатюру. И когда он ставил в своей миниатюре последнюю точку, яд в бутылке распадался, активная грязь оседала на дно, а сама вода приобретала чистоту и пригодность для питья. Он писал повесть, и на следующую весну река уступала в сторону, пробивая иное русло и открывая плодородные отмели. И он научил этому остальных. Он научил. Он им говорил — и они запоминали. Что там, за вратами райского сада все еще жив единорог…
Грамотей улыбнулся, закрыл глаза.
— Знаешь ли ты, что такое море? — спросил он. — Они еще остались, далеко-далеко в сторону запада. Но если идти, то можно дойти. Это вода и соль. Много воды, много соли, и если войти в этот рассол, то почувствуешь, ты же знаток соли. Ты почувствуешь, как растворяешься в нем, как в книге…
Он вздохнул.
— Союз существует до сих пор? — спросил я.
— Союз? — переспросил грамотей. — Да. Кое-кто еще остался, некоторые еще живы…. раньше выполнялся план, я тебе говорил … надо было умножать количество Слова в этом мире, сочинять книги взамен старых, великие книги, они… они как соль, ты же солевар, ты знаешь. Для чего нужна соль?
— Для придания вкуса и отпугивания волков, — ответил я.
— Точно, — сказал грамотей. — Это ты очень точно сказал, для придания вкуса и отпугивания волков. Книги нужны для того же самого. Погода, вкус и волки… Без соли мир утратил бы цвет и его быстро разорвали бы звери. А мы хотели, чтобы мир стал прежним…
— Но мир как-то не восстановился, — отметил я. — Или это восстановился?
— Ты прав, — кивнул грамотей. — Ты прав и остроумен, это редкие
— Да. И отец, и дед. У нас все в семье варили соль, я знаю секреты…
— Достойная профессия. Мир так и не поднялся, тут ты прав, — сказал грамотей. — Падение было слишком глубоким, а мы переоценили свои силы… Слишком переоценили. Мы оказались слабы, не ловцы, совсем не ловцы…
— Понятно.
— Нет, тебе не понятно, чтобы понять это, надо потратить годы. Видишь ли, мир сдвигают лишь действительно великие книги… Знаешь, есть такая легенда, я расскажу…
Грамотей вернулся к столу, сел, накинул на плечи тулуп, а я хотел услышать легенду, но он почему-то так ее и не рассказал.
— У меня нет книги, — вдруг признался он. — Я ее начал, конечно, начал… У меня сложился сюжет, я проработал концепцию, у меня была сверхидея, я продумал образный строй персонажей, начал писать… но потом… Потом выяснилось, что я очень хорошо отписываю зубы.
— Это как?
Грамотей улыбнулся, у него самого зубы были не лучшего качества.
— Кто-то умеет хорошо смешить, кто-то заговаривать погоду или поднимать из глубины рыбу, а я зубы отписывал. Один раз отписал — заплатили, другой раз — еще лучше заплатили, ну, я и пошел по дорогам. Хорошо тогда жил, сытно, зубы-то у всех болят. А я приду в деревню, сяду в середине — и зазываю. Люди собираются, рассказывают про зубы и локтевые суставы, а я их отписываю. Тучные были времена, можно было за зуб получить целое яйцо…
Грамотей закрыл глаза, видимо, вспоминая. А я яиц вообще никогда, между прочим, не пробовал, слышал только, что, они вкусные и питательные.
— А потом?
— А потом я устал. Потом стало получаться все хуже, и уже не каждый зуб я мог успокоить. Потом у меня стали распухать колени, а еще потом и пальцы. Знаешь, как тяжело сочинять, когда твои пальцы похожи на еловые шишки? Когда твои суставы грызет и выворачивает, словно их каждую секунду пилят и жгут…
Грамотей поглядел на пальцы.
— А еще постоянно хочется есть, — сказал он. — Я не заметил, как прошло время… Пока я лечил зубы и избавлял от мозолей землепашцев, минули годы. На моих глазах выросли новые леса и обмелели старые реки. Да-да, годы. И вот в один прекрасный день я вспомнил о книге и решил ее закончить. У меня имелись запасы, я сумел скопить кое — что за годы великого пустословия. Я пришел в одну деревню и купил баню на окраине, чтобы жить в ней и работать…
Я слушал.
— У меня было все, что нужно. Бумага, еда, чернила, покой. Я просидел в этой бане три года, и так ничего и не написал. Всю почти бумагу извел, ослеп от лучин, поседел… Ничего не вышло. Книга так и не взлетела. Тогда я ее сжег.
— Книгу?
— Книга не получилась, я же говорю. Баню сжег. Книга… Книга, да…
Грамотей усмехнулся, вспоминая свое грамотейское прошлое.
— Знаешь, это все равно были самые счастливые годы в моей жизни, — сказал он. — Я каждое утро ходил к роднику, а в обед отдыхал под тремя березами. Вот так.
— А дальше?
— Дальше… Дальше хуже. Я решил пройти по старым местам, снова поотписывать зубы. Но зубы совсем перестали получаться, поэтому я теперь не отписывал, а подписывал. Знаешь, многие перед смертью хотят, чтобы на могильном камне имелось имя…