Прообраз для героя
Шрифт:
Лицо сына выразило полнейшее изумление. А следом, наспех оглядев собаку повторно, он трагически произнес:
– Чистый концлагерь. Сейчас упадет с голодухи. Заводи!
Распахнув дверь квартиры настежь, сын помчался на кухню к холодильнику.
– Сначала покормим ее, а затем в ванну – отмывать!
– произнес он уже радостным тоном, извлекая из холодильника кастрюльку с говяжьими котлетами.
На сердце у жены отлегло – хортая теперь однозначно оставалась в доме.
Согласие сына было основополагающим. Мое в расчет не шло никоим образом и оттого ее не волновало. А знаете,
Жена и сын действовали по велению своих сердец. Они хотели спасти собаку от неминуемой гибели.
И дело тут было не в ее породности. Хотя… как раз в ней.
Дворняжке шанс приспособиться к улице и прожить на ней долгую жизнь уготован от рождения. Он заложен у нее в крови и передается из опыта предков. Для собаки породистой такой шанс ничтожен. Для борзой, с ее чрезвычайно взрывной охотничьей натурой, его нет.
Котлета была аккуратно съедена. Жена и сын поразились, с каким уважительным трепетом хортая разломила ту зубами на несколько кусочков и неторопливо прожевала их один за одним. Не накинулась, не умяла котлету целиком, а деликатно насладилась ниспосланным ей Богом угощением.
Девочке дали испить воды и отвели в ванную комнату.
Шампунь и противопаразитарные средства, предназначенные для обработки собак, были припасены некогда впрок для наших борзых, которые безвременно нас покинули. От них и остались.
– А почему у этой борзой лапки серые? Разве по породе они не должны быть белыми?! Как у наших - псовых? – уже в ванной озаботился сын немаловажным вопросом из кинологии.
– Не могу сказать, но, возможно, у хортых иначе, - высказала предположение жена, и добавила: – Я про хортых знаю недостаточно.
– Мама, она очень послушная – смотри, как смирно стоит в ванне!
– восхитился сын.
Хортая позволяла новым людям делать с собой все, что они считали нужным.
Жена включила воду, намылила девочку шампунем и стала губкой оттирать въевшиеся пыль и грязь, а также вшей и гнид с ее шерсти и кожи. Сын был рядом и помогал смывать все при помощи душа.
Вскоре не поседевшая шерсть стала отливать рыжеватым цветом, и оказалось, что природный окрас хортой не светло-желтый, а светло-рыже-желтый. Обнаружил себя и природный окрас ее ног. Передние книзу от локотков и пазанки задних из серых стали превращаться в белые.
– Выходит, у хортых лапки тоже белые, - заключила жена, разглядывая результаты купания.
– Точно, как в твоем сне, мама! – вспомнил и восхитился сын.
***
За купанием последовали обтирание полотенцем, обработка против кожных паразитов, и наступил черед покормить хортую снова.
Жена перенесла ее на руках назад в кухню, сын положил перед ней две котлеты, но хортая к еде не притронулась. Посмотрев на ту невидящим взглядом, она завалилась на бок и стала делать глубокие и редкие вдохи.
У жены затряслись руки, и ими, плохо ей подчиняющимися, она влила хортой в пасть сердечные капли, разбавив предварительно водой. Мигом сообразила, что нужно делать, хоть и разволновалась страшно.
Дыхание собаки вскоре возвратилось в норму,
Сын стрелой улетел к себе в комнату и вернулся с пледом в руках. Им он укутал дрожащую хортую, чтобы согрелась. Однако трястись девочка продолжала достаточно долго. Согревшись же, разморенная котлеткой, ванной, человеческой заботой и защитой своего нового убежища, она погрузилась в глубокий сон.
Но спокойным он не был. В нем хортая и вздрагивала, и покрикивала, как от боли, и сердито рычала, и угрожающе сопела носом, и обиженно взлаивала. А глаза ее под веками ходили ходуном и были настороже в том неведомом людям, страшном уличном собачьем прошлом, которое она покинула физически, но которое была не в силах отпустить ее память.
***
Хортая проснулась, когда пришел я.
– Папа, знаешь, - сказал сын, - она собиралась уйти, когда съела котлету. Даже к двери подошла. Наверное, прежде люди уже забирали ее с улицы, но, накормив, выпроваживали.
– Наверное. Но мы не выпроводим, - ответил я.
Когда хортая опять уснула, тогда, чтобы не тревожить ее сна, все трое мы на цыпочках покинули кухню и удалились в зал.
– Эта хортая и есть подарок от Божьей Матери? – поинтересовался у меня сын, едва мы оказались в зале.
– Кто говорил о подарке? – возразил я сыну, а заодно и собственным былым думам.
– Селянин из сна не говорил. Он лишь обозначил - от Кого, а стало быть, Откуда. Если же это и подарок, то Оттуда подарки - все одно что испытания. Вот и нас испытывают.
– Кому испытание, а мне радость, - огрызнулась жена.
Вид у нее был счастливый и боевой.
От страданий по поводу потери работы не осталось и следа, и в ее глазах снова плясали неподражаемые всеведущие искорки, которых было не счесть.
“Если испытание видится человеку подарком, выходит, испытание человеку во благо, а благо – настоящий подарок и есть”, - подумалось мне.
***
Ближе к вечеру наша (уже наша!) хортая проснулась. К тому моменту она спала спокойно, без терзающих ее душу сновидений. Борзая отдохнула хорошо, по-настоящему – так, как не отдыхала много-много предыдущих дней - и, очнувшись ото сна, была будто бы удивлена, что по-прежнему находится в человеческом жилище, что до сих пор ее не выпроводили прочь и, судя по всему, не собираются вовсе.
Для пущей уверенности окинув каждого из нас пытливым взором и убедившись в правильности своего предположения, она осторожно сошла с ковра и, постукивая длинными борзыми коготками по кафельному полу, неспешно проследовала из кухни в коридор.
Из коридора хортая двинулась было дальше, чтобы обследовать апартаменты жилые, но была остановлена женой.
Та – большая аккуратистка, – памятуя о критических у суки днях, собралась позаботиться о ее гигиене и попутно о чистоте нашего жилья. Она надела на девочку специально сшитые некогда для нашей ушедшей борзой трусики, имеющие сзади дырочку для хвоста, и прикрепила внутри них прокладку. Хортая никак - ни голосом, ни движением - не поперечила жене, и, будучи уже облачена в исподнее, предприняла то, что задумала проделать чуть ранее: пошла знакомиться с квартирой.