Прообраз для героя
Шрифт:
Да и были бы рады те владельцы возвращению ставшей больною собаки, лечение которой могло занять годы? Лечили бы они ее, как мы? Не жалея сил и средств? Ответ содержал в себе больше отрицания, чем сомнения.
Мы же за Дюну дрожали. Она не просто пришлась нам ко двору. Она не просто скрасила семейную жизнь и облегчила боль по покинувшим нас псовым. Дюна запала в наши сердца.
В первый же день жена сказала: “Своих уберечь не удалось, но эту девочку спасем!”
***
Какой, скажите, человек не желал стать вершителем доброго дела?! Пусть даже однажды. Единственный раз. Но искренне и страстно. Всем сердцем - сострадающим, разрывающимся, жаждущим
Пренебрегая косыми взглядами. Отметая принятые условности и созданные ими барьеры.
Дела по-настоящему доброго, то есть требующего самоотдачи и самопожертвования, невыгодного, безвозмездного - душевного.
Какой не желал – тот не достоин считать себя человеком.
Кто-то не отважился, у кого-то не получилось, кому-то оказалось не по возможностям. Но тот, кто даже не желал, - не Человек.
***
Нами допускалась слабая вероятность, что Дюну у владельцев выкрали, и она попала на улицу, сбежав от похитителей. Допуская эту вероятность, мы оповестили всех знакомых борзятников о найденной нами хортой. Скрепя сердце. А жена даже сходила в областное общество охотников и рыболовов, чтобы ознакомиться там с информацией на доске объявлений, где по разным важным поводам вывешивали объявления владельцы собак. В объявлениях говорилось о покупке-продаже щенков, покупке-продаже собак взрослых и о розыске собак потерявшихся.
Уходила жена туда утирающей слезы и несчастной, а возвратилась с глазами сухими и счастливая. Хортая никем не разыскивалась.
Счастье жены сделалось счастьем семьи и стало полниться временем, которое не приносило известий, что наша Дюна нужна кому-либо еще.
На всякий случай – когда бы прежний хозяин все-таки нашелся, - чтобы обезопасить будущее собаки, жена приняла решение, что за так Дюну не отдаст. Сначала получит доказательства любви, важнейшим из которых, по ее твердому убеждению, должно будет стать обращение прежнего хозяина в суд с истребованием собаки из нашего владения. Если, полагала жена – и мы с сыном были с нею согласны, - прежний хозяин не поскупится на судебные расходы, Дюной он действительно дорожит, а следовательно, не пожалеет денег и на долгосрочное лечение, в котором нуждалась девочка. Тогда, выступая в суде в качестве ответчика, жена иск признает.
На том мы и успокоились.
***
Внезапное пополнение в нашем семействе не осталось незамеченным соседями по подъезду. Добрая их половина с судейской взыскательностью и беззастенчивостью ближайших родственников сей миг призвала нас к ответу, отчего де появившаяся у нас собачка такая хилая и никудышная. Глаза соседей пылали негодованием, а общее суровое выражение их лиц свидетельствовало о неприятии, которое могло относиться только к отверженным.
Узнав же от нас о выпавшей на долю собаки участи беспризорной и уяснив тем самым причину ее безобразной худобы и болезненного вида, соседи великодушно сменили гнев на милость и порекомендовали побольше собачку кормить - будто сами мы сообразить были не способны.
Все ж, участие соседей нас тронуло – оно было сердобольным.
С той поры своим недремлющим оком обитатели нашего подъезда отслеживали все выгулы Дюны и по истечении каждой новой недели озвучивали нам происшедшие с собакой перемены и свое к ним отношение. Перемены их устраивали, поскольку, выпиравшие поначалу наружу, кости Дюны понемногу обволакивались мяском, а в ее глазах появилась уверенность выздоравливающего.
Дюна и вправду уже не выглядела бедолагой, и человеку, неискушенному в теме собачьей преданности, могло показаться, что она обрела в нашем доме внутренние покой и счастье.
Нам так не казалось.
Тосковать Дюна не перестала. Тоска собачьей души по привычному, но однажды потерянному ею миру отражалась в домашнем поведении Дюны.
На улице она была полна надежды вернуть прошлое, продолжая искать старых хозяев, и радовалась своей надежде. В квартире радость девочку покидала.
Дюна уходила в себя и, даже прижимаясь в постели ко мне или к жене, к нам не возвращалась. Она мечтала о людях других.
Тоска Дюны нас угнетала, и мы старались для девочки изо всех сил: жалели, холили, лелеяли, берегли.
Мы ее любили, и нам хотелось, чтобы радость жизни заполыхала в ее страстных борзых очах.
Но всему нужно время. Оно вершит и преображает.
Оставалось – ждать.
Мы готовы были ждать от Дюны ответной к нам расположенности сколь угодно долго, лишь бы дождаться.
***
Как-то летом, на прогулке в выходной, я и Дюна проходили мимо кафе, на открытой террасе которого, обвитой по периметру диким виноградом, гулял народ. Летними выходными там постоянно отмечались свадьбы или юбилеи.
Играла громкая заводная музыка, и ее ноты стремительно полнили округу, разлетаясь, как саранча. Они вырывались из кафе, неся с собой радужные чувства празднующих, общечеловеческое счастье бытия и награждали ими всякого встречного, слуха которого касались.
Настроение поднимал и периодически вклинивающийся в музыку торжественный и трубный голос мужчины-тамады, а также безудержный хохот, его сопровождающий.
Будучи подобием громового эха, одновременно говор тамады обладал мягкостью звучания и смешливыми нотками. Тамада балагурил по поводу и без, доводя веселящихся до состояния праздничного угара, а общий настрой безудержной радости - до точки кипения.
Все вкупе вызывало ощущение праздника у всякого непричастного к празднику существа.
Дюна не стала исключением. У кафе она подобралась на ножках, вытянула вверх шею, изогнула свое саблевидное правило серпом и, воздев его белый кончик к небу, стала проделывать то, чего я никогда не наблюдал у псовых.
Дюна сменила свою прогулочную семенящую рысь на рысь высокую и собранную, которая состояла из небольшого продвижения вперед с подскоком, а в подскоке - с моментом зависания. Темп хортой резко замедлился. Зрение стало отчетливо фиксировать попеременную работу пар ее ног, расположенных по диагонали. Она двигалась рывками, но энергия этого движения была направлена не столько вперед, сколько вверх. Предплечья поднимались до горизонтали. Задние ноги сильно сгибались и “шагали” высоко вознесенными. Создавалось впечатление, что хортая то и дело подлетает над землей и на какие-то мгновения остается зависшей в воздухе, который ее держит. Выглядело это восхитительно: эффектно, торжественно, парадно.
Хортая двигалась конской поступью!
Она исполняла пассаж!!!
Я не сводил с Дюны глаз, любуясь чарующим зрелищем - грациозным и величавым, - а сам думал: ” Так слаженно, так эфирно человек перемещаться не может - куда ему!”
Не переставая мастерски подражать изысканного вида конской поступи, который являлся элементом высшей школы верховой езды, девочка улыбалась приоткрытой пастью, а в ее взгляде была нежность.
С этой нежностью она устремляла его куда-то далеко вперед, но я понимал, что далеко назад: хортая была поглощена дорогими для нее воспоминаниями. Она находилась в милом ее сердцу прошлом.