Прообраз для героя
Шрифт:
Вкусная и питательная, каша ложилась в ее исстрадавшийся желудок самым объемным и плотным грузом, щедрее прочего утоляя голод и даря собаке часы сытого безмятежного сна, который протекал на коврах кухни и зала.
В доме было припасено много спальных мест: кроватей и диванов. Их немалое количество обуславливалось числом домочадцев, к которым принадлежали и наши ушедшие борзые, и удовлетворяло цели, чтобы каждый член семьи обладал своим мягким уголком уединения.
Но о том, чтобы взобраться хоть на какое из спальных мест, хортая, казалось, не помышляла.
И как бы мы ни уговаривали ее посетить изобретенные для человека ложа, усилия наши оставались тщетными.
Непритязательность, характерная для хортой – и, как ощущалось, присущая ей от рождения, - не являлась на наш взгляд единственной причиной чересчур уж аскетических ее манер. В голову каждого приходило и другое объяснение: собака никогда не жила в доме, и люди, при которых она находилась, особо ее своей заботой не баловали.
Возможно, местом обитания хортой были сени, сарай или утепленный вольер.
Тем не менее по поводу отношения к ней прежних хозяев можно было со всей ответственностью утверждать, что не били они ее - это уж точно (и здесь надо отдать им должное). Битая собака выдает себя сразу: она людей или чурается, или перед ними до невозможности лебезит. Наша хортая не делала ни того, ни другого.
Помимо игнорирования девочкой спальных мест, подтверждением нашим выводам касательно прежнего ее проживания вне человеческого жилища служило и многое другое. Хортая не была избалована в еде. На прогулках она самостоятельно и проворно высвобождала запутавшиеся в поводке ножки – по всей вероятности, знавала привязь в виде веревки или цепи. Былой ее ошейник был недорогим и простеньким. Наконец, спартанские условия из прошлого девочки интуитивно воспринимались нами из ее ауры и трансформировались нашим воображением в картины сурового деревенского быта.
Все же, по прошествии недели, как была найдена женой, хортая впервые приблизилась к моей кровати.
В то время я отдыхал на ней после обильного ужина. Вечерняя доза инсулина и положенных на мою душу таблеток от атеросклероза, да для разжижения крови также находились во мне, и волноваться было больше не о чем. Сытый и довольный, я внимал телевизору. Мой кругозор расширялся за счет научных познаний о космосе как таковом, и в частности - о неизведанных вселенских мирах, инопланетных контактах и внеземном будущем человечества. Познаниями этими так и сыпала передача, транслируемая по моему любимому и специализирующемуся на подобных темах заграничному каналу. Казалось, я был поглощен ею всецело, когда неожиданно в непосредственной близости от себя ощутил горячее собачье дыхание.
***
Она стояла рядом, у края постели, где возлежало мое измотанное за день тело, и переминалась с ноги на ногу.
Ее глаза, буквально вонзенные в глаза мои, направляли мне очень важные и волнующие ее вопросы: вправе ли она претендовать на краешек места, где спит человек, может ли вообще она заслужить это право?
Я увидел в ее глазах и другое: страстное желание
Мне подумалось, что она с куда большей радостью приласкалась бы аналогичным способом к жене, но та была вечно занята по хозяйству и в постель ложилась лишь для сна.
Живот мой сжался в сладостном томлении - я предвкушал, что сейчас девочка запрыгнет ко мне на кровать, ляжет подле, и тепло собачьего тела передастся мне, окутав сердце блаженством. Я уже любил эту чужую собаку; любил как неотъемлемую частицу своей жизни, себя самого, как нечто значимое в себе. Но все это второстепенное. Я любил ее как своего ребенка - вот основное.
“Запрыгивай, дорогая!” – пригласил я, приветливо улыбнувшись, и похлопал по пустому пространству на постели, что было между мной и занавешенной ковром стеной.
Хортая озорно мне мигнула, признаваясь, что не ожидала столь скорого исполнения своего желания, а заодно будто переспросила: “Неужто можно?!”
“Конечно, можно”, - произнес я как можно мягче и еще разок хлопнул по постели.
С непередаваемой легкостью хортячка взлетела в воздух и, перемахнув через меня, как пушинка, очутилась на указанном ей месте.
Деловито умостившись напротив меня в позе сидя, в знак признательности за приглашение, она подала мне лапку – узкую, вытянутую, два средних пальца которой были длиннее пальцев крайних. Лапку борзой!
Я взял ее лапку в свои руки и прижал к щеке. Если бы кто-нибудь пронаблюдал то, что произошло мгновением позже, он изумился бы молниеносной стремительности, с которой хортая подалась ко мне телом, и вместе с тем – нежности, с которой она прильнула к моей груди.
Энергетика другой жизни моментально слилась с энергетикой моей, и меня охватило блаженство, которого я ждал.
***
– Наконец-то, - прочувствованно молвила жена.
По хозяйственным делам она наведалась в спальню и нечаянно увидела трогательную сцену моего и хортой единения. А увидевши, обратила к девочке свой просящий голос:
– Только на ночь приходи ко мне. Ладно?
Дело в том, что на лето жена покидала супружеское ложе, перебираясь на диван в зал, и складывалось так из-за жары, которую она плохо переносила и которая была неотъемлемым атрибутом летней погоды в нашей степной полосе, а в зале имелась сплит-система - в нашей квартире единственная.
Сплит-система была мощной, и прохлады, ею производимой, хватало на всю площадь квартиры. По крайней мере, мы с сыном чувствовали себя вполне комфортно – я в спальне, он в своей комнате. Но жена испытывала температурный комфорт лишь в непосредственной от сплит-системы близости и потому все летние ночи проводила в зале.
Если же совсем честно, при не спадающем даже ночью пекле в нашей местности я тоже не отказался бы от большего охлаждения своего организма и с удовольствием почивал бы там, где и жена, но опасался простудиться - простуда при моих-то болячках была крайне нежелательна.