Прообраз для героя
Шрифт:
Мгновения стойки истекали молниеносно, и Дюна кидалась на намеченную добычу.
Она, понятно, ту настигла бы, если бы была свободна, но ее удерживал поводок в руках человека - невеликий вес хортой не позволял сдвинуть с места тяжелое человеческое тело и увлечь его вослед своему неистребимому охотничьему пылу. А потому, переходя из стойки в нападение, Дюна была способна лишь рывком натягивать поводок во всю его длину. Нападая, она частенько вставала на дыбы, и весь воинствующий вид девочки говорил, что живым ее “избраннику” не бывать.
Из всех названных объектов, намеченных Дюной в городской черте для травли, самое сильное возбуждение
Посему, если тот из нас, с кем Дюна оказывалась на улице, пытался ее усмирить, притягивая к себе за поводок, он сходу получал от нее в живот сильный толчок передними лапами, которым хортая как бы поясняла человеку, чтобы знал свое второстепенное место на охоте и в ловле ей не препятствовал. Таким образом, наилучшим вариантом было стоять и ждать, пока она утихомирится. А утихомиривалась она достаточно скоро, так как нервы дворовых собак не выдерживали ее энергетического напора и собаки эти спешно исчезали за мусорными баками или углами многоэтажных домов.
Невероятно радикальному настрою Дюны не препятствовали даже огромные размеры некоторых собачьих особей.
Да уж – борзая! Ни дать, ни взять.
***
Горячие волновые накаты ласкали мое сердце в подобные мгновения. До боли знакомые, до боли привычные борзые охотничьи повадки, созерцания которых меня лишила злая воля, были снова со мной.
Повадки хортой очень походили на повадки наших ушедших псовых. Существовало лишь несколько различий. Наши псовые не имели привычки подпрыгивать в воздух, но это, надо думать, потому, что их масса и, соответственно, мощь позволяли им тащить за собой к добыче даже упирающегося хозяина. Наверное, по той же причине они не толкали нас лапами в живот – к чему, если сдернуть их владельца с места никакая не проблема. Наконец, они не взлаивали, не кричали – рычали или действовали молча. Но у них и не было ужасающе мученического прошлого хортой.
Подчас мне казалось, что ее лай и вскрики были связаны не только с ограничением свободы поводком. Ими она и выговаривала дворовым собакам - за все обиды, которые они ей причинили. Недаром на теле девочки сохранились множественные следы от собачьих зубов – точечные, так и не заросшие шерстью шрамы.
Во время ее беспризорных скитаний организованные в стаи дворовые собаки отбирали у нее – породной одиночки - найденные ею по случаю кусочки пищи. Они гнали ее от насиженных ими “хлебных” мест. Выдворяли из пригодных для ночлега и облюбованных ею укромных уголков, оставляя наедине с непогодой и ночным холодом. Преследовали, когда застигали на проторенных тропках их бродячей жизни. Они мстили. Мстили за свою беспородность и ненужность людям. Мстили породной борзой, волею рока оказавшейся в их незавидном – сиром, голодном, холодном и униженном – положении.
Никто не был виноват в том, что столь жестоко образовано многое в нашем мире, - ни Дюна, ни те дворовые собаки. Но происшедшее слишком глубоко ранило душу борзой, и душа горела желанием сатисфакции. Дюна была не способна сдерживать эмоции не из зла – ей нужно было удовлетворение за нанесенные породному достоинству оскорбления.
Гнев крови не может быть превзойден никаким другим! Этот гнев пылал в хортой, и она вызывала дворняг на честную, один на один, дуэль.
Собак домашних Дюна не замечала, но делала это намеренно и свысока. Если же ее взгляд и сталкивался с ними, то лишь случайно, и тогда она смотрела на них, как на мошек. Холеные, ленивые, раскормленные, не пережившие и толики пережитого ею - сумевшей выжить на плохо пригодной для собачьего существования уличной воле, - в сравнении с нею они были мошками, и им нужно было показать, что они мошки и есть.
***
Но как бы ни менялся взгляд Дюны в отдельные мгновения, основную часть времени он выражал бездонную тоску и страдание по расставанию с ее прошлой одомашненной жизнью.
На всех прогулках, и продолжалось это месяц за месяцем, девочка искала своих прежних хозяев. Задрав голову, она сосредоточено всматривалась в проходящих мимо людей и жадно вдыхала воздух в надежде увидеть, почуять. Внимание хортой концентрировалось главным образом на коренастых мужчинах до сорока и невысоких полноватых женщинах до тридцати. Когда же она примечала детей, возраст которых подходил под начальные классы, глаза ее загорались ликующей радостью.
К таким людям она стремилась приблизиться, и мы шли у нее на поводу.
Но вот встреча, и на мордочке Дюны проступало разочарование: они были не теми, кого она помнила, продолжала любить и к которым мечтала вернуться.
Разочарование владело ею недолго, и она вновь и вновь вглядывалась и внюхивалась в окружающих с переполнявшей ее одержимостью.
Девочку волновали также легковые автомобили, но не все подряд, а только темных тонов. Если не забывать, как проворно и с пониманием дела Дюна заскочила в остановленное женой возле рынка такси, в былые времена она знавала поездки на машине.
Мое сердце в такие моменты прогулок сковывало ужасом – что если выбранные Дюной люди окажутся ее законными владельцами!? Что тогда?! Дюна, естественно, будет счастлива. Но будут ли счастливы те владельцы?.. А я? А жена, сын?
Мы уже не могли расстаться с нею. Однако не это было корнем вопроса – мы не могли доверить дальнейшую судьбу собаки тем, кто однажды уже собаку не уберег. Душа болела и противилась.
Нередко пытаясь домыслить, как Дюна - породистая, умная, послушная, красивая и обаятельная собака - оказалась без присмотра, одна на улице, мы находили объяснения.
В голове каждого вертелось по нескольку похожих версий, но суть их всех была единой: прежние владельцы девочкой не дорожили, или же не дорожили так, как дорожить ею следовало.
Она была достойна любви и обожания.
***
У Дюны отсутствовало клеймо, что не редкость среди аборигенных пород собак охотничьих кровей.
Но даже если бы оно было, никто из моей семьи не возжелал бы разыскивать по нему хозяина. В связи с уже указанной причиной: Дюной прежде не дорожили.
А раз так, вернись она к законным владельцам, с нею снова могла приключиться беспризорность.