Прообраз для героя
Шрифт:
Озвученные хирургом ощущения были мне хорошо знакомы и воспринимались обыденным делом, поэтому бурная его реакция на абсолютно естественную манеру общения моей супружеской пассии в критических жизненных ситуациях вызвала у меня поначалу недоумение.
Но неожиданно голос хирурга сорвался на писк, и, обхватив себя руками, хирург стал слезно просить…
Тогда-то до меня дошло, что за долгие годы совместной жизни моя сущность попросту адаптировалась к вулканическому характеру жены, и я настроил внимание.
Суть просьбы хирурга сводилась к одному: чтобы я уговорил уважаемую им мою супругу не навещать его
Я пообещал.
***
Кто-то наверняка подумает: “На месте доктора я послал бы твою жену куда подальше, и делу конец”. Но тот, кто так подумает, промахнется – не послал бы он, не смог бы.
Жена моя разговаривает, конечно, громко и, бывает, сразу начинает раздражать слушающего высоким звучанием своего голоса, а также самоуверенностью, которая в этом звучании сквозит. Но, пока слушающий наполняется решимостью, чтобы жену послать, на него успевает излиться столько верных и полезных для него самого умозаключений, что слушать ему становится интересно, а его самолюбие послать уже не позволяет. Слушающему теперь хочется доказать себе и окружающим, что он умен не меньше, и завязывается диалог. К диалогу подталкивает также правильная женина речь, неожиданные, но занимательные в ней обороты. А вдобавок - и именно потому, что речь жены содержит исключительно пристойные слова и выражения - другая сторона приходит к пониманию, что не вправе опускаться в речи собственной ниже уровня предложенного. Когда же до стороны с неизбежностью доходит, что тягаться с интеллектом моей жены ей не по силам, отступить стороне не дает все то же самолюбие, и диалог длится ровно столько, сколько того желает моя неподражаемая половина.
В случаях из ряда вон, если жена нарывается на закостенелого грубияна и хама, которому не писаны законы словесного приличия, она не теряется ни секунды. Мгновенно обращаясь умом к “неприкосновенному” запасу великого русского языка, жена извлекает из него слова и выражения, от которых краснеют уши даже у грубияна и хама. Он принимается, как рыба, открывать рот, и так же, как у рыбы, сказать у него ничего не получается. Грубиян и хам не находит “достойных” для возражения слов и формулировок.
А все - потому что не учил русского языка так хорошо, как учила его моя жена.
Он тужится, тужится и, в конце концов, придумывает одно мудрено-ругательное выраженьице, но - в ответ на уже прозвучавшие десять. На этом резерв бранных слов у него иссякает, а, вдохновленная прозвучавшим “замечанием”, моя супруга с легкостью выдает ряд новых крепких оборотов, которыми щедро “одаривает” негодяя.
Я в подобные моменты молчу и, стыдно признаться, наслаждаюсь.
Последнее слово остается за моей благоверной, а побежденному грубияну и хаму не остается ничего другого, как принять поражение.
И ведь что интересно: до драки не доходило ни разу - ни единожды на жену не кинулись с кулаками. Уважать ее начинали что ли?..
В общем, я хочу сказать, что того, кому удалось бы послать мою несравненную дальше, чем посылает она, пока не находилось.
***
На следующее утро, проснувшись в больничной палате, я имел счастье лицезреть свою отдельную половинку, возникшую у моей постели, как штык.
Чтобы не забыть, перво-наперво передал ей просьбу хирурга. Она выслушала ту с нескрываемым довольством в облике и из нее заключила, что в целом хирург к моей операции готов, а частности, так и быть, она оговорит с ним накануне.
В тот же день по больничному корпусу о моей жене начала ходить какая-то молва, а медицинский персонал стал относиться ко мне с нескрываемыми почтением и опаской.
Что и говорить о результате - операция моя удалась на славу.
Импортный шунт был вмонтирован в меня без экономии: на полную длину, от паха до колена. Я стал сносно ходить уже на следующий день – железная дорога поставила меня на колеса.
И пусть от страха я за малым не наложил в штаны, ложась на операционный стол; пусть весь извелся потом, в реанимации, силясь не обмочиться на судно, поскольку стеснялся страшно; пусть проскрежетал зубами двое следующих суток от непосильной боли, ненадолго забываясь после анестезирующих уколов в мрачности далекого от сна состояния, и скатывался до малодушия, панически капитулируя перед приключившейся послеоперационной инфекцией, раздувшей колено, - все эти “пусть” значили ”ничто” в сопоставлении со спасенной ногой.
Операцию мой лечащий хирург осуществлял не один. С ним в паре был и другой. Оказалось, что подобные операции в одиночку не проводятся. Тот другой тоже вызвал у меня доверие, и сразу - как только я увидел его у операционного стола. Причем – доверие большее, нежели хирург лечащий. Уж не знаю почему.
Высокий, худощавый, с аристократическими чертами лица, самоотверженным взглядом, излучающий мужественное обаяние, напарник этот пришивал мне шунт в паху, а мой лечащий хирург – у колена.
Но напарник с моей женой контакта не имел, а потому расскажу еще немного о впечатлениях от нее хирурга лечащего.
Перед выпиской, в интимной беседе он признался мне, что жены моей не забудет вовек! Но сталкиваться с ней в дальнейшем не жаждет - не бывало прежде случая, когда бы он так сильно волновался перед операцией и испытывал бы столь невероятную внутреннюю ответственность, как в случае со мной.
Похоже, хирург мой тоже за малым не наложил в штаны.
Излив душу, он пожелал мне наперед сосудами не болеть, и сообща с заведующим эндокринологией в этих целях они озвучили все имеющиеся рекомендации современной медицины. На прощание каждый наградил меня списком положенных к пожизненному употреблению лекарств и настоятельным требованием бросить курить.
На счастье хирурга, как он сам об этом отозвался, по результатам осуществленного больницей полного медицинского обследования, органы и разные там показатели жизнедеятельности у меня были в возрастной физической норме.
Что касаемо диабета, то он в расчет уже как бы не шел, поскольку грамотному пользованию инсулином меня в больнице обучили.
К тому времени – истекала вторая неделя моего нахождения в стационаре – от отпускных не осталось и следа, у тещи была целиком экспроприирована наличность, с которой случилось то же, что и с отпускными, а жена лишилась своих лучших ювелирных украшений добросовестного производства эпохи развитого социализма.