Пропавшая экспедиция
Шрифт:
Но Тасю он никому не отдаст. Это он знал твердо.
А Тася тем временем, заведя в конюшню лошадей и задав им корму, возвращалась домой мимо домика, где поселили Зимина. Внезапно она услышала чуть слышный голос, напевавший ее любимый романс. Она остановилась, приоткрыла осторожно, чтобы не скрипнула, калитку и заглянула в тусклое крохотное оконце.
У стола, задумавшись, сидел Зимин. Того, кто пел, не было видно, но Тася узнала этот голос.
Не стоит ждать любви заочной — В наш век все чувства лишь на срок…Да, это был его голос, того мальчика, которого отец привез из Сибири, когда ей было всего семь лет, ставшего ее братом, другом, поверенным ее детских тайн.
…Но я вас помню, да, и точно, Я вас забыть никак не мог…Сквозь мутное стекло она все же разглядела краешек гитары, но Рогова увидеть, убедиться, что это именно он, никак не удавалось. Не дослушав романса, он обошла избу, толкнула дверь и вошла в тускло освещенную горницу. Зимин оглянулся на дверь. Рогов вскочил. Они молча смотрели друг на друга.
— Тася? — неуверенно, чуть слышно произнес Рогов.
— Боря… — так же тихо проговорила Тася.
— Вы интересовались, Рогов, почему я здесь оказался, — сказал Зимин. — Вот вам и ответ.
Они стояли у рассеченной молнией сосны. Рогов и Тася.
— Теперь никто меня больше не ждет… — прошептала Тася.
— Зинаида Алексеевна привыкла ждать, — сказал Рогов. — Ждала твоего отца. Ждала тебя. Когда некого стало ждать… не выдержала.
— Мама… — тихо произнесла Тася.
На глазах у нее появились слезы.
— Ты очень изменилась, — сказал Рогов.
— Петербургская барышня, — сквозь слезы улыбнулась Тася. — Не скажешь, а? Могу дрова колоть, коров доить, косить сено… Одичала. А в Петрограде как? Все по-новому?
— Да… Жизнь меняется. Не узнаешь ее, когда вернешься.
— Господи! Неужели где-то есть еще Петроград. Нева… Мойка… Разъезжая улица…
Она резко обернулась к Рогову.
— Боря, милый, я никогда больше не увижу Петрограда.
— Не увидишь? Почему?
— Мы уедем отсюда. Далеко. И навсегда.
— С Зиминым?
— Он все эти годы искал меня. В Петроград ездил…
— Знаю.
— И сюда… проник с риском для жизни. Он сказал: мы уйдем, уедем отсюда. И я хочу… я хочу забыть все, что было: кровь, насилие, убийства. Знаешь, я не раз думала: зачем жить? А потом вспомнила — Кирилл, мама… Теперь у меня остался только Кирилл…
— Когда-то мы хотели с тобой уехать в деревню. Вместе. Ты учительницей, я врачом…
— Наивные детские мечты… Знаешь, я хотела здесь учить детей. Не дали.
— Как же ты жила?..
— Лошади, вот с кем я была все эти годы в дружбе. Лошадей мне доверяли.
— И ты не пыталась бежать?
— Пыталась. И оба раза… возвращалась обратно. Уйти отсюда одной невозможно.
— И ты решилась оставить Россию?
— Знаешь, Марфа говорит: мужик бабе от бога дан. Куда от него бабе деться… Кирилл все эти годы думал только обо мне… А ты? Как ты здесь оказался?
— Я приехал работать врачом в Балабинске. Судьба, как говорит Зимин.
Федякин сидел у себя в кабинете и, надев наушники, слушал радио. В окно, выходившее во двор брандкоманды, пристроившись на телеге с бочкой, трое пожарников наигрывали все ту же навязчивую песенку про девчоночку Надю.
Вошел Куманин, он был возбужден.
— Да брось ты свое радио! Мало того, что до сих пор ни о Субботе, ни о Зимине ни слуху ни духу — доктор пропал! Ходил сегодня на перевязку, а фельдшерица в панике: три дня как уехал, и до сих пор нет. Где твой Зуев?
Сняв наушники, Федякин хитровато поглядывал на Куманина.
— О докторе знаю. А вот что я тебе покажу… — Он выдвинул ящик стола, но из-за двери высунулся милиционер Миронов.
— Заводить? — спросил он.
— Заводи! — Федякин прикрыл ящик.
Вошел долговязый официант. Привели его прямо из ресторана — на нем была чистенькая белая курточка, галстук, начищенные до блеска штиблеты. На лице его то появлялась, то исчезала растерянная заискивающая улыбка.
— Здравствуй, Зуев! — Федякин улыбнулся ему как самому желанному гостю. — На лошадях решил заработать?
— От вас, товарищ Федякин, ничего не скроешь, — льстиво захихикал официант. — Все насквозь видите.
— А ведь это спекуляция, Зуев! — сокрушенно произнес Федякин.
— Спекуляция, — в тон ему огорченно согласился Зуев и опустил виновато голову.
— А много ли заплатят, а?
— Да что, пустяки, по червонцу с лошади…
— По червонцу? — сощурив глаза, переспросил Федякин. — По червонцу? — повторил он. — А это что? Авансом?
Он сунул руку в приоткрытый заранее ящик и, достав оттуда мешочек из сыромятной кожи, бросил его Зуеву.
— А ну-ка развяжи!
Официант взял мешочек, но развязать тесемку никак не мог. От волнения он даже прикусил губу.
— Не можешь развязать… руки дрожат… Давай помогу.
Федякин развязал тесемку и высыпал на стол горстку золотого песка. Куманин бросился к столу. Он разглядывал Крохотные зернышки золота.
— Бережливый… За иконой прячет. Под божьей охраной…
— Виноват, товарищ Федякин. Все скажу!
Официант упал на колени.
— Встань! — брезгливо сказал Куманин. — Откуда золото?.. Кому покупал лошадей?..
Рогов сидел на вершине скалы, поросшей лесом. Внизу чернели дома поселка. Кое-где над серой соломой крыш вился слабый дымок. Рядом Темка мастерил очередного змея.