Пророчество
Шрифт:
А Мари все глядит на меня. Отсвет огня смягчает ее профиль, теплое сияние разливается по скуле и щеке. В комнате чересчур сумрачно — день, что ли, такой пасмурный? — тень, янтарный полусвет, все это слишком интимно. Я наклонился над своей диаграммой и указал на внешний ее круг, смущенно чувствуя на себе пристальный женский взгляд в полной тишине.
— Любая мнемотехническая система основана на символах, ибо наш разум лучше воспринимает и запоминает образы, — не глядя в глаза ученицы, начал я лекцию. — Здесь эти образы распределены по их общим свойствам. Например, в этом круге собраны камни и минералы, связанные с планетой Марс…
— В Париже много толков ходит о вашей
— Что ж, невежественным людям приходится чем-то заполнять досуг. Так вот, эти колеса можно поворачивать, дабы получить различные ряды связей и комбинаций…
— Герцог Гиз воспользовался этими слухами, чтобы подогреть недовольство против короля, — вновь перебила она. — Он говорил, что вы с помощью колдовства завладели душой Генриха, обратили его в свою ересь, и потому он защищает вас от инквизиции. Из-за этих-то слухов король изгнал вас. Вам это известно?
— Король Генрих не изгонял меня! — возмутился я. — Это была моя идея, я сам хотел поехать в Англию.
Раздался издевательский смех.
— Вы сами себя обманываете. Генрих боится Гиза. Французскому народу не нужен слабый король, и Генрих это прекрасно знает. Французам нужен суверен, защищающий католическую веру, а не такой, который будет покровительствовать протестантам и тешиться колдовством. О да, Бруно, о вас много говорили в Париже, даже после вашего отъезда. Говорили также, будто в Риме вы убили человека. — Она приподняла подбородок и вздернула бровь, как бы призывая меня к ответу.
— Вам кажется, я похож на убийцу, мадам? — Я улыбался, но чувствовал, как ладони вспотели. Филип Сидни однажды со смехом упомянул об этом инциденте, но он узнал о нем на месте, в Италии. Я никак не думал, что молва покатится за мной через всю Европу и даже за море.
Мари де Кастельно рассмеялась снова, на этот раз — теплее и мягче:
— Нет. Но, с другой стороны, вы не похожи и на колдуна, и на еретика, а уж тем более на монаха.
— Потому что я не колдун, не еретик и не монах, мадам.
— Ах, оставьте вы это «мадам»! Сразу чувствую себя столетней старухой. Я — Мари. Просто Мари. — На миг она опустила глаза, словно изучая свои безупречные ногти, затем вновь посмотрела на меня в упор все с той же странной полуулыбкой. — Так кто же вы, Бруно? В Париже ни один человек не сумел в этом разобраться. И здесь, в Солсбери-корте, никто не знает. Все зовут вас к столу ради вашего остроумия и дерзких идей, все женщины пытаются привлечь ваше внимание, а вы держитесь сами по себе, никого к себе не подпускаете, не показываете свое истинное лицо. Потому и разрастаются слухи: надо же как-то заполнить лакуны.
— Я — всего лишь человек, которого вы видите перед собой, и более ничего, — отвечал я, приподняв руки и открывая пустые ладони в доказательство того, что ничего не скрываю. — Ничего таинственного.
На этот раз она смотрела на меня долго и пристально, будто пытаясь вычитать в моих глазах тщательно скрываемый секрет. Я выдержал ее взгляд, стараясь придать себе как можно менее подозрительный вид. Слышно было, как потрескивают дрова в камине да наше взволнованное дыхание. Вновь я поразился необычайной красоте этой женщины и ощутил, насколько она, по-видимому, не удовлетворена стеснительными рамками своей судьбы: стареющий муж, занятый государственными заботами, маленькая дочь. Я припомнил резкость ее тона и движений в общении с ребенком — она словно принуждала себя против воли играть роль матери. На миг я призадумался
Игра, которую она ведет со мной, — кокетливые реплики, прикосновения, ловкое распределение внимания между мной и Курселем — все это лишь способ выстроить вокруг себя драму, не позволить, чтобы ее отстранили от главной роли. На миг я почувствовал к ней жалость, но тут же припомнил, с какой жестокостью она за обеденным столом призывала к священной войне, и эмблему герцога Гиза она носит, будто орден, ту самую эмблему, которой отмечены обе убитые девушки. Знает она об этом или нет, но каким-то образом Мари связана с этими преступлениями. Хотя, быть может, даже энтузиазм по поводу франко-испанского вторжения для нее — лишь еще один способ ощутить свою роль в мире, а не сидеть праздно, как подобает знатной даме, в увешанных гобеленами покоях, куда доносятся лишь смутные отголоски событий.
— Я вам не верю, — покачала она головой все с той же насмешливо-удивленной улыбкой. — Кем бы вы ни были, Бруно, внутри у вас спрятано нечто совсем иное, чем представляется снаружи. Хотя и снаружи вы вполне милы. — Она развернула большой лист с диаграммой так, что он лег нам обоим на колени, и притворилось, будто внимательно его изучает: палец медленно скользил от круга к кругу, а локоток тем временем все плотнее прижимался к моему. У меня же тело судорогой сводило от усилий не откликаться на недвусмысленный призыв.
— Так вы учили короля Генриха магии? — шепнула она, как будто рассчитывая, что перед такой близостью я не устою, во всем сознаюсь.
— Нет.
— А Елизавета хочет, чтобы вы учили ее магии? Об этом были вчерашние тайные переговоры?
— Нет.
Почему она так настаивает на этом? Кто-то подучил ее, подослал? Например, Генри Говард. Выпытывает сведения, которые повредят репутации королевы?
— Всем известно, что она держит при дворе астролога.
— Это не астрология. — Для убедительности я постучал пальцем по диаграмме. — Это способ упорядочить свой ум.
Ее пальчик остановился во внутреннем круге.
— Имена демонов?
Я выдавил из себя смешок, больше похожий на полузадушенный хрип.
— И еще раз: нет. Это тридцать шесть деканов зодиака, по три лика на каждый знак. Они же символы, образы памяти.
Тихо, словно призывая их в молитве, она забормотала имена: Ассикан, Сенахер, Ацентадер, Асмодель, Азикат, Вироазо… Волосы у меня встают дыбом от звуков этого вкрадчивого голоса, воздух плотно окутывает нас, точно бархат. Женщина оборачивается, плавным движением поднимает руку к моему лицу, подушечка большого пальца скользит по моей скуле, спускается к губам, тоска и желание в ее глазах пленяют меня, сбивают с толку. Отблески пламени танцуют в глубине ее зрачков — я пленен, я недвижен. Но в тот самый миг, когда ее лицо неотвратимо сближается с моим и я понимаю, что бессилен противиться, в камине с грохотом и треском лопается головня, разбрасывая во все стороны уголь и пепел. Мы оба подскакиваем от неожиданности — чары сброшены, и я поспешно встаю, прихватив в смятении лежавший у нас на коленях лист бумаги.