Прорыв
Шрифт:
Почти сквозь сон услышал: -- Гриша! Я у вас почти сутки. Весь субботний вечер телефон молчал. Это непостижимо! У вас что, нет друзей? Как вы живете?
У меня сон как рукой сняло...
В России было немало людей, которые жили напряженной духовной жизнью, новыми книгами, постановками"Таганки", полузаконными выставками абстрактного искусства, -- оказалось на поверку, вовсе не потому, что это была их естественная потребность, а потому, что в обществе об этом говорили, спорили. Это надо было знать, чтобы слыть культурным... Я помню, как прозаик Юрий Нагибин однажды весь вечер жаловался одному своему знакомому по клубному телефону
Но в Канаде, главным образом, только об этом и толкуют, даже университетские преподаватели. А коли так, то многие некогда "тянувшиеся к культуре" семьи спокойно вернулись на круги своя. Их не интересуют даже книги, которые они трепетно мечтали прочесть в России, а порой, рискуя, читали; за которыми стояли в очередях в Италии, в русской библиотеке "Хаяса". Ныне и деньжата появились, и времени достаточно, но... нет желания. Как загорается порой бывший московский технократ, когда видит модель кухонной мойки. А -- Солженицын? Россия? Сахаров? Прошлогодний снег...
Я перебирал канадских знакомых долго. Друзья есть, хотя и не обошлось без разочарований. Порой мучительных. Как правило, люди не меняются. Становятся самими собой... Впрочем, в Москве люди "притирались" друг к другу десятки лет; а сколько мы в Канаде? Нет, грех жаловаться...
Утром я собрался везти Сергуню по городу. Спугнули пушистых широкозадых енотов, которые шли куда-то по автомобильной стоянке всем семейством. Подскочила черная белка, протянула лапку, мол, позавтракал - поделись. Сергуня кинулся в дом, за пищей. Покормил белок, галок, енотов, сбежавшихся, слетевшихся со всей улицы; наконец, двинулись.
Сергуне повезло. В тот день открывались ежегодные торонтские "караваны". Каждая этническая группа угощала своей едой, своими танцами, фильмами, -- своей культурой. Мы пили горячую водку сакэ и смотрели неторопливые, как в замедленной съемке, японские танцы. Затем направились к шотландцам, где парни в клетчатых юбочках плясали безостановочно, под звуки волынки, и традиционные кожаные кошельки, свисающие с животов, колотили их, при молодецких прыжках, по причинному месту. Филиппинец танцевал со стаканом на голове, в котором пылала свечка. Остальные плясуны были босы и успевали коснуться ногой пола между длинными бамбуковыми жердями в то мгновение, когда жерди, отбивающие ритм, раздвигались.
Мексиканцы привезли с родины студенческий хор. Нескончаемый народный фестиваль перекочевал на улицы, где кружились девушки в трехцветных, в честь старого польского флага, косынках...
Сергей глядел на все поначалу с интересом, а потом как-то ошалело.
– - Ты чего?
– - спросил я его.
– - Сколько таких павильонов?
Я взглянул в "международный паспорт", который нам вручили в одном из павильонов. Оказалось, семьдесят три.
– - С ума сойти! Столько народностей живет в Торонто?
– - Да! Одних итальянцев шестьсот тысяч.
– - И... и государство поддерживает эту... культурную автономию? Но ведь тогда эмигранты, конечно же! Бетах! никогда не сольются в единую нацию.
Мы подошли в эту минуту к сербскому павильону, который устроили в православной церкви; я обратил внимание Сергуни на толпу у распахнутых дверей. Вверху, на паперти, стояли, в национальных одеждах ,родители. Они говорили замедленно, весомо. По-сербски.
А внизу на тротуаре задержались их дети. Школьники лет 13-- 15-ти. Спорили о чем-то. Говорили быстро, взахлеб, по-английски. К ним подскочила маленькая девочка в национальной сербской свитке, восклицая пронзительным голоском: "Кака дудал ду! Кака дудал ду!"
– - Это что значит?
– - встрепенулся Сергей...
– - Ку-ка-реку? Так горланит английский петух?
– - Сергей засмеялся. Глядел теперь на "караван" без недоумения.
В армянском павильоне, где старая женщина в черном кричала, что если не она, то ее дети отберут у турок их, армянский, Арарат, Сергуня спросил обеспокоенно: -- Слушай, а живут дружно? Семьдесят три народности.
– - Без серьезных конфликтов.
– - Не может быть! У каждого народа есть свои евреи...
– - И у Канады есть. "Паки". Пакистанцы. Два раза в год кто-либо в метро, с пьяных глаз, обзовет индуса или пакистанца "паки". Или даже изобьет. И газеты и телевидение кидаются изобразить это во всей красе. Виновные во время съемок закрывают свои лица газеткой или рукой. В Канаде не любят расистов... Суды? Попробовал недавно один фабрикант платить индусам чуть меньше, чем остальным, - попал и на скамью подсудимых, и в газетную "мельницу^. Крупным планом его подали. Престиж Канады от этого не пострадал.
– - 0'кэй! А почему же в Израиле не получилось... ну, не идиллии, четверть идиллии? А? Или у нас, действительно, нет дискриминации, -- просто встреча разных культур, разных веков... Погоди-погоди!
– - Сер-гуня перебил себя.
– - Не давать иммигрантским волнам равных условий, а потом обездоленных бросать на произвол судьбы -- это и есть государственная дискриминация.
– Сергуня остановился.
– - Слушай, это слишком серьезно, если так... Грузин или марокканец в Израиле не может подать в суд на своего нарядчика-поляка, обвиняя его в дискриминации. В стране нет защиты от такой дискриминации. Для суда все -- евреи. Где же выход?
Мы провожали Сергуню через два дня. Он увозил анкеты, "гаранты", заверенные юристами и государственными офисами. Мятая кожаная папка его разбухла, он размахивал ею, Полина беспокоилась, как бы не потерял. По нашим подсчетам они с Геулой должны были прилететь в Канаду месяца через два-три.
В баре выпили "посошок на дорогу". Я вспомнил, что Сергуня в разговоре с Геулой произнес, похоже, стихотворную строку.
– - Из Бориса Слуцкого!
– - как эхо отозвался Сергуня на мой вопрос. Я заинтересовался. После одного из моих публичных выступлений в Союзе писателей Борис Слуцкий подошел ко мне и сказал сочувственно: "На твою голову, Гриша, теперь упадет кирпич... Откуда? Кирпичи падают только сверху... "Он так много обещал, мудрый, глубокий Борис, поднятый ненадолго высокой волной XX съезда. Наверное, большинство его стихов так и осталось в письменном столе...
Сергуня закрыл глаза, сероватые веки его были в алых прожилках, точно кровоточили; зашептал стихи, нигде и никогда не изданные. По крайней мере, в СССР.
"... Созреваю или старею
Прозреваю в себе еврея.
Я-то думал, что я пробился,
Я-то думал, что я прорвался,
Не пробился я, а разбился,
Не прорвался я, а зарвался...
Я читаюсь не слева направо,
По-еврейски: справа налево.
Я мечтал про большую славу,
А дождался большого гнева.