Прощание с Джоулем
Шрифт:
– Дурак ты, Жандо.
– Ты у меня дождешься, Мото. Когда-нибудь я вскрою здесь все полы, отдеру крышу и расковыряю ломом твой туалет.
– Ладно-ладно, - примирительно сказал сержант-кондуктор.
– Забирай свое золото и проваливай. Видеть тебя больше не могу.
– Это местный сумасшедший?
– спросил Май, когда за жандармами закрылась дверь, и автобус проехал под поднятым шлагбаумом.
– Ему так нравится золото?
– Это как сказать.
– Но тогда почему он не оприходует какой-нибудь танк?
– сержант широким жестом обвел панораму за окном.
– Я думаю, что он сбывает золотые патроны криминальным
– Вот оно что, - сказал Дей вслух, подумав при этом: "Да ведь в тылу все черные рынки уже буквально завалены золотыми патронами всех возможных калибров, на любой вкус и стоит все это смешные вафельки. Или этот Жандо сбывает свои патроны по полвафли за цинк? Впрочем, с этих дорожных жандармов станется. Не зря же про них рассказывают столько историй".
После этого он снова отвернулся к окну и начал наблюдать за дорогой. Впрочем, смотреть там было уже не на что. Сразу за шлагбаумом выгоревшая земля закончилась, и как по команде пошли однообразные зеленые квадраты насаждений молодой кукурузы гэмэо. Изредка взгляд Дея цеплялся за выгоревшие полотняные накидки на спинах полевых батраков, да один раз автобус пронесся мимо большого белого джипа с эмблемой "Фонда Мировых Хлебных Заготовок". Рядом с джипом стояло два человека в черном, скорее всего это были инспекторы или чиновники ФМХЗ на выезде. Черные костюмы, сорочки, туфли, галстуки-бабочки и очки производили тягостный похоронный эффект и Дей автоматически отметил это обстоятельство.
– Сколько еще до U-218?
– спросил он у сержанта-кондуктора.
– Около четырех часов, - ответил тот, поерзав в своем кресле.
– Самое время вздремнуть. Теперь никаких дорожных жандармов до самых городских ворот не предвидится.
ОДисс подумал, что сержант-кондуктор полностью прав - мягкий ход автобуса по гладкому асфальту и унылые мирные виды за окном как бы сами приглашали вздремнуть, но спать почему-то совсем не хотелось. Поэтому сержант решил прибегнуть к испытанному фронтовому снотворному - чтению пропагандистской брошюры по основным противоречиям Лизма-Низма. Он покопался в походном мешке и извлек на свет потрепанную книжицу в лиловой обложке, раскрыл ее наугад, сделал над собой волевое усилие и уперся глазами в засаленные и залапанные страницы.
"Что такое их Лизм, и что такое наш Низм?
– читал Дей, чувствуя, как быстро соловеет его единственный натуральный глаз.
– Это две дороги в светлое будущее человечества. Но одна дорога - прямая, светлая, правильная, а другая - темная, извилистая, мрачная и далеко не факт, что она куда-нибудь приведет идущих по ней простаков. Но как же нам разобраться - какая из этих дорог правильная, а какая нет? И как понять, что они ведут хомо именно в светлое будущее, а не в привычное для них никуда? Только непримиримейшая борьба может дать на это ответ. Поэтому - скорее к оружию, братья! Прибегните к этому славному аргументу, и да помогут нам всем Маммонэ, Афродизи и Морс!"
Натуральный глаз ОДисса помутнел окончательно, его веко словно бы наполнилось тяжелым свинцом и поползло вниз как тяжелый занавес в конце пошлой театральной пьески, пропагандистская брошюра выпала из его рук, а голова сначала опустилась на грудь, а потом быстро уперлась лбом в мягкий подголовник переднего кресла.
Испытанное фронтовое снотворное средство не подкачало и в этот раз, оно сработало так, как надо...
***
U-218
ОДисс очнулся, когда автобус уже въехал на центральный проспект U-218 и начал с частыми гудками и глухим воем перегретых моторов продираться к ближайшей военной автостанции через дорожные пробки и заторы.
То, что это центральный проспект Дей понял сразу по огромному количеству заваленных каким-то разноцветным тряпьем лотков и прилавков, которые стояли впритык к дорожному полотну, из-за чего толпы гражданских лиц двигались прямо по проезжей части проспекта и, смешиваясь там с ржавыми авто довоенной эпохи, а также с многочисленными вело-, био- и мото- рикшами, и таким образом как бы формировали своими телами все эти пробки.
Автобус то резко срывался с места, то тормозил, то упирался радиатором в какую-нибудь ржавую развалюху, прилавок, лоток, био-, вело- или мото- рикшу, то скрипнув тормозами вставал как вкопанный перед каким-нибудь зазевавшимся гражданским лицом, и это очень скоро начало действовать сержанту-кондуктору на нервы. Так они и пробивались через эти пробки -впереди ругался последними военными словами красный от чая и злости сержант-кондуктор, а сквозь полупрозрачную занавеску кабины было видно, как мечется и подпрыгивает в своем кресле шофер-инспектор автобуса.
Вскоре сержант-кондуктор не выдержал. Он открыл дверь, встал на подножку и начал изрыгать на толпу совсем уже страшные военные проклятия, размахивая при этом большой полосатой палкой.
– С дороги, грязные скоты!
– кричал он.
– С дороги, или я, Маммонэ свидетель, открою по вам огонь!
Дей видел, через полупрозрачную занавеску, как шофер-инспектор оставил в покое рулевое колесо и вытащил из-за спинки кресла мутно сверкнувшую тусклым золотом короткоствольную штурмовую винтовку. Он как раз начал возиться с бронированной дверью кабины, которая или заклинила, или была заблокирована снаружи, когда ОДисс решил сойти.
Сержант быстро защелкнул на ошейнике Джоуля два золотых карабина, подхватил свой походный мешок и двинулся к выходу.
– Сходишь?
– спросил красный от крика и чая сержант-кондуктор, когда Дей спускался по ступеням.
– Да.
– Правильно делаешь, - сержант-кондуктор вытер тяжелые капли пота, которые гроздями висели на его красном подбородке промокшим рукавом кителя.
– А мы тут, похоже, застряли надолго. Праздник у них сегодня, что ли?
– У них здесь каждый день праздник, - заметил Дей, спрыгивая на грязный асфальт.
– Он называется "гибридный мир". Будь здоров, кондуктор, и береги свои пальцы. В следующий раз справляй нужду только в окопах. В надежных и глубоких, в мелкие даже не суйся.
– И ты не болей. Куда прешь, гражданская сволочь?
– сержант-кондуктор с такой силой и остервенением огрел своей полосатой палкой какого-то тучного гражданского, что тот сразу сел прямо на дорожное полотно, словно бы вдавился в него серыми от пыли шортами, и теперь сидел там, широко раскинув грязные ноги, страшно выпучив глаза и прижимая к голове окровавленную ладонь. Это зрелище было до того невоенным, и до того омерзительным, что Дей тихо выругался и, дернув за поводок, как бы ввинтился в горячий поток гражданских лиц, намереваясь как можно быстрее пробиться через него и уйти с этого проспекта на какую-нибудь тихую боковую улицу.