Прощай, любимый Дрезден-Сити!
Шрифт:
– Десять гривен - предложил я молоденькой продавщице сумму, за которую моя бабушка собиралась купить лучшего друга близоруких.
– А может за 15-ть купите?
– ответила мне продавщица с улыбкой, в которой одновременно выражались и хитрость и надежда.
– Нет. Только 10!
– А может за 12?
– Только десять, только хардкор!
– весело настаиваю я.
– Ну смотрите сами!
Сделка состоялась, очки были проданы мне таки за 10-ть гривен, а Вадик. По выходе из оптики, сказал мне:
– А ты умеешь торгховаться, я смотрю!
– Ну, я что - зря сам в магазине работаю?
– отвечаю я.
Ну
Лишь Альфа-Самка всем своим поведением не давала никому утонуть в провинциальной скуке и неге. По ночам она часто выбиралась через окно с чисто женскими целями, орала на весь двор и весь дом так, что её: `МЯААААААААААУ' долго звенело в ушах, и опять с каким-нибудь очередным кошаком, который путался у неё под лапами дралась. Всё это страшно нервировало тётю Дашу, но сделать она ничего не могла - на стерилизацию у семьи просто не было денег и им приходилось всячески ограничивать не в меру буйный темперамент белой и пушистой Альфа-Самки с переменным для себя успехом.
А потом Гриша позвал нас с Вадиком в свой гараж.
Гараж Вадика был расположен в корпусе, находившемся по соседству
с нашим двором. Корпус этот был одноэтажен и с высоты птичьего полёта напоминал магнит из мультиков про Тома и Джерри, только прямоугольной формы и с `разорванным' углом внизу, если опять же смотреть на этот корпус с высоты птичьего полёта. А в его дворике по-прежнему стояла и ржавела под открытым небом эстакада, где некогда водители сами чинили свои автомобили.
Когда-то и мой отец держал тут свою машину. Держал, пока не нашёл более лучший гараж в гаражном комплексе на Юбилейном проспекте, который к тому же располагался между двух железных дорог. Там же в том же нашем дворовом гаражном корпусе держали свои `жигулёнки' и `запорожцы' и родители всех моих друзей детства, да и вообще половина обладателей железных друзей с нашего двора.
Теперь же эти гаражи, подобно всему городу переживали не лучшие свои времена. Часть их была демонтирована, какая-то часть служила для иных целей. А эстакада заржавела и, как мне показалось, явно начала проседать.
Гараж Гриши, когда-то бывший домом для `жигулёнка' его отца теперь имел лишь внутреннее убранство в виде столика и трёх стульев.
И вот мы сидели за этим столом - я, Вадик и Гриша - я, как непьющий, пил сок, остальные пили пиво и все вместе закусывали чипсами Lays со вкусом сметаны и лука.
Начали базар с политики.
– Валить их всех надо!
– зло говорил Гриша - Шо киевских, шо днепропетровских, шо донецких! Особенно донецких! И не надо нам никаких налогхов на роскошь, как то коммуняки хотят. Пока они все тут решают - нихера в этой стране не изменится.
Мы с этим отчасти согласились и довольно быстро соскочили с этой темы. И правильно - и так уже слишком много политики за эту неделю. Но затем Гриша заинтересовался моей собственной жизнью.
– Я слыхал, Сань - обратился он ко мне - шо ты в какой-то гхруппе в Питере игхраешь?
– Верно - ответил я - по барабанам стучу.
– У меня тут есть пацаны знакомые - сообщил Гриша - Они тоже музыканты, у них тоже своя гхруппа есть. Ты про наш костёл знаешь?
– Знаю, знаю - сказал я - там вроде ещё больничка была мрачная такая вся, где мне прививки всякие кололи и на болячки проверяли.
Перед моими глазами мгновенно предстала эта больничка у старого католического
– Так вот - продолжил Гриша - там в подвале костёла у них репточка есть, гхде они рубятся. Если хочешь, то можешь придти и там поиграть.
– Я подумаю, Гриш!
– сказал я - Если с группой приедем сюда на гастроли - непременно туда заглянем.
Правда, насчёт того, что мы когда-нибудь сюда заглянем, я лукавил. Ибо дела у нашего бэнда шли даже хуже, чем плохо.
Медленно, но верно наше, так сказать, трио летело под откос, хотя вру - даже не под откос, а в настоящее крутое пике, как в `Журнале Каламбур'. Но только наш полёт не сопровождался, ни закадровым смехом, ни шутками, ни даже злобным смехом капитана судна в конце очередного удачного подкола. Ибо с тех пор, как был изгнан с позором за пьянство, неявку на репетицию по пьяной лавочке, ну и за заспинные разговоры наш гениальный гитарист, желающие играть с нами явно не находились. К тому же с лидером группы, исполнявшим обязанности вокалиста и басиста одновременно мы всё больше расходились, как в море корабли по всем вопросам, хотя ещё пытались хоть что-то общее сохранить. Ему всё так же хотелось играть грустные и унылые песенки о том, как ему хреново жить в этом сером мире, совершенно не запариваясь по поводу того, кто захочет это слушать, я же хотел больше веселья, трэша и угара, причём не только в музыке, но и в жизни. Благо в ней и без того хватало мрака и депрессии, а кормить этим публику ещё бррррррр, не хочу больше!
`Ничего - думал я - Вот вернусь в Питер и окончательно порублю в щепки этот гордиев узел. Неважно как'.
– Слушай!
– предложил Гриша - Ты не против, если я Шевчука поставлю? Нормально ты к нему?
– Нормально! Ставь!
– сказал я.
Гриша достал видавшую виды кассету, поставил её в древний, как мамонт,
Магнитофон и нажал на Play.
С первых аккордов зазвучала `Просвистела' и мы под её аккомпанемент долго все вместе о чём-то трепались.
Потом Шевчука в магнитофоне сменил Шнур и очень скоро его хриплый от количества потреблённого на его душу алкоголя стал выводить:
Вот опять уходит тёлка от меня, от меня
Потому что нету денег ни рубля, ни рубля
Потому что нет квартиры и машины нет
Потому что не умею я варить обед
А когда он заорал:
Когда нет деэээээээнег,
Тоооо нет любвииииииии!
Тааакая с*каааааааааа
Эта сэ-ля-виииииии!
мне и вовсе захотелось, как конченному алкометаллисту трясти хаером, которого у меня, впрочем, не было, и кидать козу до самых небесных светил. Но присутствие старых друзей охлаждало мою эксцентричность. Впрочем, как бы то ни было, а песня была практически про меня, с той лишь разницей, что я даже такого табуна уходивших от меня тёлок не видел в принципе.