Прощай, пасьянс
Шрифт:
— Нет.
— А где ты взяла пистолет?
— Мне купил Роже Варнье. У своего дяди. Его дядя владеет оружейной фирмой.
— А я думала, ты пришла с тем, который…
— Я поняла, о каком ты говоришь. — Лиза понимающе кивнула. — Но я попросила что-то более солидное.
— Хорошо. Так что сказал посланник на твой ответ?
— Что готов говорить со мной после окончания траура.
— О Господи! — Рука Марии метнулась к губам. Женский жест, означающий одно — желание удержать крик и в радости, и в боли.
— А
— А что — я? Придет время — поговорим. — Лиза вспомнила, какая холодная была у него рука, когда ее рука легла в руку. Она почувствовала, как ее сердце леденеет. Он ничего не сказал, она тоже молчала, он быстро выпустил ее руку из своей и развернулся на каблуках.
С вершины Монмартрского холма открывался вид на веселый и щедрый город Париж. Вскоре она должна была покинуть его, но всегда будет помнить о нем, грезить о нем. Потому что в этом городе для них с сестрой произошло слишком много важного…
— Но твой траур… Он ведь кончается…
— Ты верно подсчитала. — Лиза коснулась руки сестры, легонько похлопала по ней. — Мы все успеем.
Мария чувствовала себя так, будто та самая гора Монмартр еще недавно давила ей на плечи, а теперь отступилась от нее и она снова на воле. Мария дышала легко и свободно. Значит… значит, Лиза… Лиза… Значит, она не влюбится в Федора…
— Тебе… по сердцу этот посланник? Он кто же — австрияк?
Лиза улыбнулась:
— Да нет, он русский человек.
Мария замерла.
— Как же — русский? А писали в газетах, что он австриец.
— Верно писали, только матушка его была русской женщиной. Вот и все. А про то, по сердцу ли мне он… Знаешь, Мария, я думала, что никогда не смогу никого полюбить по-настоящему.
— А Жискара? Разве…
— Полюбить так, как тебя, — настаивала Лиза.
— Но я твоя сестра…
— Ну хорошо, как ты — Федора.
— Ах, та-ак… — протянула Мария.
— В моем сердце должно быть чувство, что я — часть другого человека. Что без него мне жизнь ни к чему. И вот теперь… Когда я думаю, что могла убить… того мужчину, что-то переменилось во мне. Мне теперь хочется жить с ним рядом. Оберегать его. Бояться того дня, когда нам придется расстаться.
— Расстаться? Но зачем? — Мария непонимающе смотрела на сестру.
— Когда придет срок уйти из этого мира. — Лиза глубоко вздохнула.
— Вот ты о чем… — Мария покачала головой. — Ты знаешь, а ты ведь повторяешь то, о чем думаю я.
— Ты так думаешь о Федоре, — утвердительно сказала Лиза.
— Да. О нем. — Она теребила краешек кружевного полотна. — Он напишет тебе?
— Я ему напишу сама, — сказала Лиза.
— Поняла… — Мария снова взялась за работу. Теперь пальцы сновали легко, в комнате раздавался мерный стук коклюшек. Потом вдруг он стих, Мария в тревоге взглянула на работу. — Что-то не быстро получается, — заметила она.
— А куда спешить? — Лиза пожала плечами. —
— Ты хорошо помнишь, как устроена бригантина? — спросила Мария с тревогой. — Она должна быть на кружевах как вылитая.
— Прекрасно помню.
— Имя сделаем покрупнее, — пробормотала Мария. — Да, как будет держаться наш флаг? На чем? — вдруг забеспокоилась она.
Лиза сощурилась.
— А вот про него мы подумаем отдельно.
Но когда она это говорила, то уже знала, как все будет.
12
— Дай насмотреться на тебя, дай… — шептал Федор, приподнимаясь над женой. Ее живот напрягся, потом задрожал. — Ох, что… что ты делаешь со мной…
Она чувствовала, какая горячая и потная у него спина, ее тело тоже горело не меньше, чем его. Она закрыла глаза, но не темнота была под веками, а яркие вспышки света при каждом движении Федора.
— Сегодня ты… ты сегодня… ах, ты сегодня такая…
Его тело напряглось, по ложбинке вдоль позвоночника катился горячий пот… Желание, которое в нем копилось, получило выход. Оно было такой силы, словно Федор собирался в один этот миг насытиться женой на все предстоящие месяцы…
— Тебе… Тебе… Тебе… — повторял он. — Тебе, — наконец прохрипел он в последний раз и упал на нее без сил.
Мария улыбнулась, он почувствовал эту улыбку своей щекой, которая вжималась ей в личико. Она охнула, а он ослабленным уже телом накрыл ее тело, белоснежное, словно лилия. Такой чистый белый цвет он видел только в Голландии. Но то было не тело женщины, а цветок. Лилия. Федор не сомневался, что такого тела нет ни у кого, разве еще у Лизы, но она двойник своей сестры, поэтому не считается.
Федор Финогенов любил свою жену страстно. Мария покорила сердце северного купца сразу.
Думал ли он тогда, из какой семьи Мария? Кто ее отец и какую партию наметил он для своей дочери? Не эти мысли явились ему в голову. Да и как они могли явиться, если она вытеснила вообще все мысли, которые были у него в голове?
Он думал только об одном — как набраться смелости и войти в ее московский дом. Но, как бывало с Федором, едва он ставил перед собой, казалось бы, несбыточную цель, он тут же давал клятву Господу, что достигнет ее.
Он шел в комнату матери, где после нее все осталось, как при жизни, и тяжелое Евангелие лежало на прежнем месте, хорошо известном ему — на столике, под иконками, — и давал клятву.
Так мог ли он, побожившись, что Мария Добросельская станет его женой, не исполнить свое слово?
Дальше все свершалось словно помимо его воли. Федор не думал о том, что, давая обет перед Богом, он тем самым убирал препоны, которые чинил ему его же собственный разум. Теперь, избавившись от сомнений, он должен был войти в ее московский дом. Позвать Марию замуж.