Прощай, пасьянс

Копейко Вера Васильевна

— Ты думаешь, у меня у самого мозгов не хватит? Нет тут банка, сама знаешь. На тысячи верст окрест ни единого. Хоть до моря скачи. Для чего купцам ездить за тридевять земель? В тот же Слободской, к Анфилатову? Мне они деньги понесут. Мне.

— Ага, понесут. Как же! Держи карман шире! Если бы Федор говорил про банк, я бы еще послушала.

— Так денег-то я вложу столько же, сколько он может на банк кинуть! — Лицо Павла выражало такое безмятежное самодовольство, что Севастьяна поняла: нет никакого толка тратить слова.

— Сколько

же ты мне положишь? — решила уточнить она: его расчеты.

— Мой человек сочтет, сколько надо, чтобы плата тебе дальнейшая шла нужными процентами.

— А если твой банк не задастся?

— Ох, Севастьяна. Сразу видно, пуганая ворона. Ученая.

— Ученая. Только не банковскому делу.

— Да знаю я, кто ты. Акушерству ты обучена.

— Именно, потому мне хорошо известно, что бросить семя — не родить. Так и банк твой. Он может не родиться, а если родиться, то не выжить. А дети в моем воспитательном доме уже рожденные. Не согласна я ни на какие твои проценты. Послушай, а разве ты не нарушаешь тем самым отцовскую волю?

— Ты что же, пожалуешься ему? Неужто в Елисеи собралась?

— Нет пока. Здесь побуду, а в рай — после того, как отписанные мне денежки потрачу.

— В общем, Севастьяна, согласия твоего мне не надо. — Павел пожал плечами. — Я тебе велю обдумать мои слова. Пока есть время.

— У тебя его ровно столько же, Павел. Полно. Вся твоя жизнь. — Она усмехнулась.

— Неужели и ты надеешься? Федор и тот свою мечту оставил.

— Он сам тебе признался? — насмешливо скривила тонкие губы Севастьяна.

— А зачем говорить, если он намерен отплыть от своей перины? — Губы Павла разъехались чуть не до ушей.

— Ну да, ты на его месте и дальше бы на ней валялся, — хмыкнула Севастьяна.

— Ну да. Валялся бы. Втроем.

— Ты совсем стал охальником.

— С чего взяла? — Павел сощурился. — Ты про кого подумала?

— А ты про кого говоришь?

— Про надежду, разумеется. — Он радостно захохотал. Потому что пересказывал сейчас чужие слова, услышанные в гостиной мадам Шер-Шальме. Не о Федоре, разумеется. О другом человеке, которого он знать не знает.

— Ох, похоже, обучение твое московское лишь в болтовне подмога.

— Не стану спорить. Риторика для меня не пустой звук.

— Ну ладно, поговорили — хватит. — Севастьяна склонила голову и поднесла к глазам часы, вынутые из кармана. Открыла крышечку с вензелем «С». Эти часы подарил ей Степан. Он сказал, что они от часовой мануфактуры великого философа Вольтера. Того самого, с кем царица Екатерина II состояла в переписке. А когда философ занялся этим делом, то она первой взяла у него часов на восемь тысяч рублей. Их ввезли в Россию, и Степан говорил, что подаренные часики из тех самых. — Мне тоже пора заняться риторикой.

— Правда? Ты и в ней хороша? — В его интонации слышался намек, который можно было истолковать двояко. Но Севастьяна пропустила мимо ушей. Все это время она лихорадочно искала

ответ на вопрос — кто вложил в голову Павла то, что он сейчас ей объявил? Поди ж ты! Павел и банк! Нет, не иначе кто-то ведет его, причем к верной погибели.

— Ты надолго к нам из Москвы пожаловал? — спросила она.

— Поглядим, — уклончиво бросил Павел.

— Это с кем же вместе намерен глядеть-разглядывать! — словно невзначай, уцепившись за слово, спросила она, вернувшись к окну, не желая блеском глаз выдать жадного интереса. — Не один, что ли, приехал? — настаивала она на ответе. Услышать бы только имя, тогда…

— Я-то? Нет, не один. Мы с Анисимом приехали в Лальск.

— С Анисимом? С двоюродным братцем? Что-то я его не видала, а? — Севастьяна повернула к Павлу лицо, и он спросил ее тотчас:

— А чего ты так радуешься? — Он подозрительно взглянул на нее. — Или я чего-то не знаю?

— Не ко мне вопрос. Его спроси, если он твой друг, но вряд ли что интересное услышишь.

Она щелчком закрыла крышку часов.

— Ладно, я пошел, — сказал Павел, оправляя полу сюртука.

— Щеголем смотришь, — подпустила меду Севастьяна.

— Все из Парижа. В канун отъезда привезли. — Он вытянул руку в ее сторону. — Пощупай. Мягкая выделка. Разрешаю.

Она потерла между пальцами ткань на запястье.

— Хороша. Дорогая? — полюбопытствовала она.

— Не дороже денег. — Он ухмыльнулся. — Скоро у меня будет их еще больше. Сама знаешь.

Он отдернул руку, развернулся на каблуках и пошел к двери.

Севастьяна смотрела ему вслед, в голове билось имя не новое, ох какое не новое. Что ж, видно, в этом мире давно нет ничего нового. Только старое с места на место перекатывается.

Анисим Финогенов. Двоюродный брат Павла и Федора.

Они сошлись неспроста. Анисим ничего в простоте не сделает.

Она вышла в коридор, собираясь пойти в мастерскую, где с самого утра девочки дошивали соболью шубу.

Мастерицам они помогали. Эту шубу — щедрый Федор дарит Елизавете. Точно такую, как подарил жене.

Вспомнив о сестрах, Севастьяна почувствовала, как светло стало на душе. Золотые девочки. Господь создал их на радость людям. Только не все люди готовы эту радость принять, не обучены, что ли.

Она подошла к дверям, за которыми раздавался легкий гул голосов, понять слова было трудно. Потом донесся голос Анны, старшей мастерицы.

— Все сюда. Поглядите, как надо класть шов. Софьюшка кладет его лучше всех.

Софьюшка… сердце ухнуло. Вот оно…

Севастьяна постояла у двери еще минуту, лихорадочно соображая, как ей лучше поступить: сейчас ли искать Анисима, или подождать, когда сам придет? К Софьюшке. Это его дочь. И он от нее не отказывается.

Кое о чем она начинала догадываться. «Не заносись, высоко, если не ведаешь, куда послан, — вспомнила она Степана. — Всегда найдется сокол, который тебя собьет».