Прощай, Южный Крест!
Шрифт:
Как бы там ни было, самых крупных крабов Геннадий Александрович еще не ловил и этот пробел надо было ликвидировать, поэтому он, пресекая все сомнения и в себе самом, и в Лурье, резко махнул рукой, опуская за собой шлагбаум и отрезая все пути для отступления.
Единственное что — в голове нарисовался вопрос, встал озабоченной кривулиной: как же быть: ведь и документы надо оформлять, вид на жительство или чего там еще? — строгий чиновник в черном фирменном зипуне ждет этого, нетерпеливо шевелит губами, чтобы выругаться (в каждом движении Москалева он засекал нарушение, это было видно невооруженным глазом), и у него полно работы у дона Невальдо, и дела кое-какие — свои, незавершенные есть…
Как быть?
Через два дня он уже плыл на чумазом, совсем неокеанского вида пароходе на остров Пасхи искать оставленные без присмотра рыбацкие шхуны, совсем не рассчитывая на успех, — он уже был втянут в круговорот, нарисованный вращающимся колесом приключений.
Остров Пасхи оказался землей далекой, расположенной много дальше, чем предполагал Москалев, — видать, каменные истуканы, которые охраняли этот кусок суши и были хорошо известны просвещенному миру, действовали, как опытные шаманы, колдовством своим могли влиять на время и расстояния, иногда даже злоупотребляли своим могуществом.
По размерам своим остров Пасхи — огромный; где стоят рыбацкие шхуны — неведомо, в бумагах, которые Лурье дал Геннадию, имелись только их номера, а под охраной какого истукана содержатся суда, в каком конкретно месте, кому именно нужно было позолотить ручку за то, что они целы и не имеют дырок в бортах, было неведомо.
Едва он высадился на центральной пристани острова Пасхи, как к нему тут же подскочил индеец в одеянии народа рапануи, с тяжелым копьем в руках и белозубой улыбкой — он играл здесь роль декорации, с которой охотно фотографировались туристы, поправил диковинную прическу, украшенную орлиными перьями, и поинтересовался напористо:
— Ты кто?
— Русский, — не стал скрывать Геннадий. А чего, собственно, скрывать-то?
— О-о-о, русских мы любим. Американцев тоже… Американцев за деньги, русских за силу.
Поняв, что русский моряк фотографироваться с ним не будет, — ни за песо, ни за рубли, ни "за так", индеец отошел.
Отыскал Геннадий рыбацкие шхуны лишь на третий день, они стояли на стапелях в порту Ангорова, в бухте, куда было очень трудно проникнуть, — слишком тяжело было заходить в порт с моря, а еще тяжелее — выходить на открытое пространство.
Шхуны были целы, поблескивали лаком, даже царапин не было, стояли они на виду у портового начальства, — высокие, изящные, нацеленные не на плавание, а на полет.
Сработаны красавицы были из пластика, киль у каждой был специально утяжелен и отлит из бронзы. Не шхуны, а видение из сказочного сна.
Все прибывающие в Ангорову суда самостоятельно в бухту не заходили, — не могли, и права лоцманского не имели, в гавань их заводили два американских баркаса (слово "баркас" чилийцы произносили на свой лад — "барказ") с могучими подвесными двигателями, по шестьсот "кобыл" в каждом, заводили не без приключений, отчего барказы имели мятый, но очень боевой вид.
Проход в морских скалах был длинный — более двух километров, и узкий — метров десять — двенадцать… Впаяться в камень и самому стать камнем было очень просто, поэтому на барказах работали отчаянные, по-настоящему храбрые люди.
Геннадий не знал, кто они и откуда они, хотя были они похожи на индейцев. Но все жители Южной Америки похожи на индейцев… Или — перуанцев, уругвайцев, чилийцев, кубинцев… Все похожи друг на друга, как родные братья, у всех лица одинаковые и улыбки одинаковые.
Чтобы проскочить в порт Ангорова, надо было обязательно поймать в океане попутную волну, желательно покрупнее, покруче, и когда она с треском врезалась в каменную горловину, без всякого страха садиться на нее верхом. Что капитаны барказов и делали. В подавляющем большинстве случаев — успешно.
Дальше начинался цирк. Опасный, с дымным грохотом, со стогами жемчужных брызг, засыпавших барказы по самые мачты, запахом сгоревшего бензина и предостерегающими криками матросов.
Скорость движения по ущелью была огромная, глаза охота закрыть, обычный люд трясся от страха, стучал зубами, коленками, всеми костяшками, что есть у человека, готовился умереть, но умереть не успевал, — распахивал от ужаса глаза и не верил тому, что видел в следующую секунду: барказ уже на слабенькой скорости, мирно покашливая обоими моторами, неторопливо притирался боком к деревянному настилу причала.
И — никакого грохота, никаких взлетов и падений, никакого страха. Матросы, снисходительно улыбаясь, смолили свои сигаретки, держась руками за борта барказов.
Позже Москалев узнал, что команды барказов состоят из индейцев рапануи. Рапануи живут лишь на двух островах Тихого океана — Пасхи и Таити, в свое время они здорово колотили завоевателей-испанцев, у тех только железные латы браво летали по воздуху, будто обрывки картона, а снесенные с плеч головы плевались кровью и злобно шамкали губами.
Сейчас же рапануи вымирали, очень часто от безысходности, от пьянства — пили они так, как не пили даже крепыши русские. Были индейцы-рапануи темнокожи, светлоглазы, быстры в движениях, на чилийках не женились — только на женщинах своего племени. Поскольку притока свежей крови не было, то рапануи вымирали еще и по этой причине…
Жилье Геннадий снял у островитянина по имени Уго. Был Уго человеком добродушным, косолапым — типичный индеец с жесткой шапкой черных волос, плотной шерстяной рощицей выросшей на черепушке.
В свободное время Уго мастерил из черного крашеного дерева фигурки индейцев, надевал на них уборы из птичьих перьев и продавал поделки туристам. Концы с концами сводил, в общем — на хлеб хватало…
Как-то Геннадий освободился пораньше — обе шхуны он довел до ума, можно было уже плыть на материк, наступала пора собирать вещи, — Уго, у которого свободного времени было много больше, чем у Москалева, поняв, что русский ничем не занят, того гляди, ляжет спать, нарисовался тут же. Предложил, почесывая волосы на затылке: