Прощай, Южный Крест!
Шрифт:
От звуков этих у Геннадия иногда по коже бежал холодок, становилось не по себе. Он понимал, что всякий пароход, хотя бы один раз сходивший в море, становится живым существом, имеющим душу и сердце.
У индуса сухогруз был отобран и выставлен на торги, — скоро у него будет новый владелец, и кто им станет, Геннадий не знал. И имя пароходу дадут другое, вот ведь как.
По вечерам к "Гале Курагиной" подплывали лодки местных аборигенов — это были грабители. Чем от них отбиваться? Геннадий обследовал каюту капитана, нашел два ящика сигнальных ракет и отныне в темноте, в лунном свечении океана, отражавшемся на небе, пускал ракеты…
Иногда стрелял в воду, рядом с лодками, ракеты всаживались в волны, будто в твердь, рассыпались на искрящуюся, как электросварка, огненную мелочь, порою ракета, по наклонной, косо пущенная с борта, начинала скакать, словно коза, плеваться ошметками пламени в разные стороны, в конце концов уносилась вдаль и с громким, далеко слышимым змеиным шипением сгорала.
Налетчики кричали из темноты:
— Русо, не стреляй, не надо! Мы сейчас уйдем… Разреши: мы немного поворуем и уйдем.
От этих слов можно было окончательно потерять терпение, Геннадий отвесно всаживал в воду ракету, поближе к какой-нибудь наиболее ретивой лодке, это оказывало действие, и грабители уплывали.
Геннадий вновь оставался один в наполненной жалобными звуками пустоте, наедине с плачущим, стонущим пароходом, некоторое время наблюдал за океаном, стерег пространство, потом ложился спать в капитанской каюте.
Время шло.
В конце концов торги состоялись, "Галя Курагина" была куплена богатым человеком здешних кровей, получила новое имя, и вскоре судно загудело от обрадованных голосов людей, набранных в команду — моряки были очень рады, что получили работу. Геннадий уже подготовил сухогруз к плаванию, — подоспел тот самый звонкий, рождающий волнение час, когда надо было поднимать якорь и идти к берегам материка.
Вышли, как обычно бывает, ранним утром, небо над океаном таинственно порозовело, чайки еще не обрели свою белизну, были темными, беспокойно разрезали пространство крыльями в поисках еды.
Бывшая "Галя Курагина", получившая новое имя лишь на бумаге, но не на бортах и рубке, басовитым гудком разрезала тишину припортового поселка и величественно удалилась в сторону безбрежности, плотной красной полосой приклеившейся к горизонту.
Это приключение легло отдельной строкой в историю приключений Геннадия Москалева, хотя приключений в том плавании не должно было быть совсем, но человек предполагает — всего лишь, а Бог располагает, — на середине пути судно прихватил жестокий шторм… Невольно вспомнилась владивостокская пословица "Лучше блин комом, чем земля пухом".
После нескольких часов плавания в штормовых волнах к Москалеву, сидевшему в укрытии на полубаке, прибежал "дед" — главный механик, — потный, взъерошенный, остатки былых кудрей темной стерней поднялись над его головой. Губы тряслись, руки тоже тряслись, будто накануне в судовом буфете он оприходовал литра четыре какой-нибудь очень крепкой бормотухи.
— Русо, что делать? Двигатель перегрелся. Система водяного охлаждения полетела, не работает совсем. Что делать, русо?
Ситуация такая, что невольно приходится чесать репу, а про себя читать молитву Николаю-угоднику: спаси, чудотворец!
Двигатель, чтобы починить систему охлаждения, выключать нельзя — пароход тут же развернет боком к волнам, те же своего не упустят, мигом перевернут сухогруз… А плавание вверх ногами, с которых уже слетели галоши — это не плавание, это, извините, ритуальная служба.
Волны шли большие, очень высокие, — "выше сельсовета", как было принято говорить в москалевской молодости. Система охлаждения на бывшей "Гале Курагиной" была двойная — сам двигатель охлаждался чистой пресной водой, пресная же вода охлаждалась забортной, соленой…
— Выход один, — сказал Москалев, — пускать забортную воду напрямую на охлаждение, выбора нет… Иначе потонем.
— Все понял, — произнес механик горестным тоном, — за это мне открутят голову. Придется обзаводиться другой головой. Машину также придется менять… Придется? А? — спросил он с надеждой, что такого опасный для него "ченч" совершать все-таки не придется.
— Другого выхода нет. — Москалев пояснил механику, что такие сюжетные повороты с судовыми машинами в России случаются сплошь да рядом и пока еще ни один пароход не потерял своего двигателя.
Механик замялся — боялся нарушить инструкцию, потерять работу, боялся штрафа и порицаний, — в общем, он так и не решился пустить забортную воду напрямую к двигателю, и Геннадий, глядя на него, горестно покачал головой и пошел к себе в каюту.
Там у него лежала старенькая Библия, — видимо, осталась от индуса, — он и начал ее читать. Вслух. Читал до середины ночи, слушал грохот океана и читал. Уснул перед рассветом. Но спал недолго — очнулся от давящей, какой-то странной, отгороженной от яви тишины.
Океан продолжал грохотать, ярился по-волчьи, неистовствовал, а вот "Галя Курагина" молчала — главный двигатель был заглушен. Москалев даже штаны на себя не успел натянуть, как в каюту влетел "дед".
— Что делать? — завопил он в отчаянии.
— Что делать, я уже сказал — двойной контур оборвать и напрямую пустить к машине забортную воду. Понятно?
Механик съежился по-вороньи побито и, открыв дверь, выкрикнул резким птичьим голосом:
— Пускайте забортную воду! Включайте главный двигатель!
Через полминуты корпус судна затрясся — заработала главная машина, а Геннадий вновь взялся за Библию.
Как ни старался океан пустить сухогруз с людьми в пучину и там добить их, скормить рыбам, а ничего у него не получилось — силенок не хватило, вскоре силы и у ветра поугасли, уменьшились, а раз ветер сбавил обороты, то и волны сделались тише, мельче и через некоторое время уже совсем не верилось — неужели полтора часа назад здесь скреблись неуемно, разбиваясь друг о друга огромные водяные горы, неужели они уступили место стаду каких-то невзрачных пузырчатых баранов? Выходило — да, уступили.