Прощёное воскресенье
Шрифт:
— Дороховых из бумаги вычеркни.
От неожиданности Шкарупа икнул:
— Как это? Богач ведь, самый настоящий богач!
— Вычеркни, вычеркни. Зря, что ль, прошу?
— Он мине холуем назвал. А это оскорбление, я так считаю!
— Не казнись, Егор. От неожиданности мужик ругается — таким его царь воспитал. Ну, чо пялишься? Повторять надо?!
— Зачем? Вычеркну. Но обиду имею. Прям плакать хочется…
Тут только Родион замечает, что крыса из хозяина исчезла окончательно, перед ним сидит несчастный,
— Ты, Егор, соображать должен — не одним днем живем, — Родион подмигнул, полагая, что это может утешить Шкарупу. — Придет время — до Дорохова доберемся. Революция не завтра кончится. А когда она победит, тебя непременно вспомним. Ты — ее революционное ухо. Тайный герой, про которого все узнают!
— Спасибо за добрые слова. — Шкарупа прижал к груди веснушчатую ладонь. — У меня от них теплеет здеся. И в бой хочется. Веришь?
Трепет внутреннего восторга облагородил несчастное лицо тайного героя революции.
— Веришь?! — переспросил он настойчиво.
— Кабы не верил, разве доверял?! Не спрашивай больше, обижусь.
За окном в ночи раздался приближающийся конский топот.
— Подъезжает кто-то, — насторожился Шкарупа.
Тявкнула без злобы соседская собачонка и тут же примолкла.
Через некоторое время в избу ворвался веселый голос Фортова:
— Здоров был, Егорка! Это я, Николаич! По такому морозу только на печи скакать. Едва нос не потерял.
Шкарупа на здорованье гостя не ответил. Грубо спросил:
— Кто тя звал? Зачем приперся?! У нас дела секретные!
— Ко мне он, — поднялся из-за стола Родион. Встал, выпрямился, и все в неухоженной избе стало маленьким, сжавшимся, как кто сглазил. Он вырвал из растрепанной Библии листок и насыпал из расписанного бисером кисета табаку:
— С чем пожаловал, Фрол?
Фортов прижал к теплому боку печи красные ладони, прежде подумал, разглядывая постржавшего хозяина дома, потом сказал:
— Командует студент. Караул запретил ставить.
— Дурак!
— Ну и что? Вон Егор — тоже не умный. Верно, Егорка?! А ты его держишь. Студент сказал — не война, пусть бойцы отдохнут. Жалет людишек.
— И все?
— В Журавлевской бане, на выселках, офицер живет. Из капелевцев, но сказывали — смирный.
— Так, так! — Родион злорадно посмотрел на Шкарупу и пустил в его сторону струю дыма. — Давно гостит офицерик?
— Журавлев — человек темный, — проворчал Шкарупа, — с ем, что с нечистой силой вязаться. Не ходок я на те выселки.
Родион почесал затылок и согласился:
— Сурьезный человек Пал Алексеич, мимо пулю не пронесет. Ты хоть знаешь, как он к нашей большевистской правде относится?
— Никак! Своя у него правда, по чужойжить не желает. Зверь о двух ногах! Он к себе ближе выстрела не допускает.
— Офицера допустил,
Фортов убрал с печи руки, с ответом замялся:
— По-разному говорят, врать не стану…
— Солдат при нем, — заговорил Шкарупа, торопясь уязвить Фрола. — Чо твоя разведка знать может?! Охвицер больной или сумасшедший: то молится, то плачет. Таких еще не бывало.
— Поздно ты разговорился! — поморщился Родион. — Поднимай о гряд, Фрол! Разделить людей на три группы. Офицера словить! Вот бумага. В ней богатеи названы. Споловиним хлеб, мясо, шкурье! Никаких с имя обхождений. Никаких! Пусть знают: какая власть стоит и какой у ней характер имеется!
Фортов дослушал командира, но сказал с сомнением:
— Один бы исход найти, а то комиссар по-другому решит. Митинг, говорит, собирать надо. Революционное слово придет к сердцу трудового народа.
Родион бросил окурок к печи, покачал большой головой:
— Толковый человек с виду… но опасный. Особливо для людей простодушных. Во до чего грамота довела студента! Книжник поганый! Другой поп лучше мыслит. Завтра ни один из этих… — Родион ткнул пальцем в бумагу, — …на его митинг не явится. По зимовьям растекутся. Ищи тогда мураша в берлоге. Скажи, Егор, ты бы не утек на их месте?
— Утек! — сознался Шкарупа. — Кабы чего терять было. Утек!
— Видишь?! Да что я глотку на вас рву?!
Родион схватил стакан самогона, рывком опрокинул в широкий рот. Скривился и кивком указал на дверь:
— Седлай, Егор!
— Бегу, Родион Николаич! — засуетился Шкарупа, натягивая тепляк поверх синей холщовой рубахи. — Примем по одной с гостем…
— Седлай — сказано! — рявкнул Родион.
И когда перепуганный хозяин выскочил за двери, указал Фортову на стакан:
— Погрейся, Фрол. Ночь долгая. Со студентом как решим?
Фортов прежде сощурился на стакан, взял его полной горстью. Выпил сдержанно, со вкусом, точно в стакане том было парное молоко. Обратной стороной большого пальца вытер губы и так же неторопливо закусил хрустящим капустным листом.
— Чо тут гадать? Он, вишь, какой: его не угадаешь, — Фортов уже не ерничал. — Чем мозги крутить, пристрелить проще.
— Тише! Не кажи дурь!
Родион поглядел на обитую изюбриной шкурою дверь.
— Востер на слух Егор. На язык гадок. При ем о серьезных делах помалкивай. К Дороховым заходил?
— Заходил! Настя еле ползает. Брюхата.
— И она тоже, — усмехнулся грустно Родион. — Успели значит…
— Не скопец купчишка. Ладней тебя будет.
Фортов пошарил по карманам, но платка не нашел и высморкался на пол. В его обманчивом спокойствии чувствовалась внутренняя настороженность, словно он знал, что сейчас должно произойти что-то важное, а пока ему необходимо произнести эти ничего не значащие слова: