Просека
Шрифт:
— Нет, — сказал я.
— Ничего не понимаю, как же это вы проскочили, — проговорил он, глянув на моё заявление. — Картавин, — прочитал он вслух, — а стипендию вы не собираетесь просить? — Возможно, он осерчал на меня. И даже не на меня, а на то, что, как он выразился, я проскочил. «Проскочил», — подумал я и усмехнулся.
— А что, и стипендию можно получить? — сказал я.
— Вот, вот, — сказал он, — так-то оно и получается. А вы знаете, что каждый студент обходится государству около пяти тысяч рублей в год? — Он смотрел на меня, я на
Видимо, он ждал какого-то ответа, а я почувствовал, что больше ни слова не скажу.
Никодим Петрович смотрел на меня, я на него. Он выдвинул ящик стола, достал пачечку листов бумаги, скреплённых большой скрепкой. На листах столбики фамилий. В первое мгновение мне подумалось, что это стихи.
— Вот сколько вас, — проговорил он, — целое стадо.
— Кургузов есть там? — Да, этот вопрос выскочил из меня.
— Кто?
— Это я так, — сказал я.
Покуда он не упомянул о стоимости года моей жизни, я чувствовал себя человеком. Теперь я спокойно смотрел на него. Даже равнодушно.
— Так-с, что же нам делать? — спросил Никодим Петрович.
Я пожал плечами.
— Мне негде жить.
Он взял ручку. Подумал. «Предоставить общ.» написал он и расписался.
Секретарша встретила меня вопросительным взглядом. Я показал ей своё заявление. Она облегчённо вздохнула.
— Замечательно. Я рада за вас. Теперь уж заместитель по хозяйственной части подпишет сразу. Давайте я сама снесу ему.
Минут через десять заявление было опять в моих руках.
— Спасибо, — сказал я секретарше.
— Не за что. Я рада за вас. Вам повезло.
Я засмеялся:
— Мне не повезло, я просто проскочил. Так сказал Никодим Петрович.
— Ха-ха-ха! Он сегодня в настроении!
— До свиданья.
— Всего доброго. Устраивайтесь. Больше не делайте ошибок!
— Постараюсь!
В голове мелькнуло — проскочил — и я рассмеялся.
Я живу теперь в корпусе энергомашиностроительного факультета. Койка моя в трёхместной комнате, у окна. Слева койка Димы Майченко, справа — Толи Скйрденко. Оба приехали сюда с Алтая. Они отличные, ярые баскетболисты. Почти ежедневно после занятий спешат в спортзал, носятся там с мячом. Потом обедают. Вернувшись в общежитие, падают трупами на койки и отдыхают, поругиваясь.
— Проиграли из-за тебя, Скирда, — говорит Дима в подушку, — три паса и два таких броска изгадил!
— Из-за тебя, — глухо отвечает Скирденко, — надо было прикрывать этого Фёдорова. А ты по краю носился. А зачем — и сам не знаешь. Тебе вторые очки надо надеть, чтоб игру видеть.
Начинается перебранка. С первого по десятый класс они учились вместе, сюда приехали вместе. Родители их хорошо знакомы между собой. И они как бы братья. В серьёзный момент будут стоять друг за друга до последнего. Но в обыденной жизни послушай их посторонний — подумает, что они заклятые враги. Мне кажется, им вместе скучно.
У Скирденко монгольский тип лица, он более замкнут, чем Дима, который поёт в институтском хоре и очень общителен.
— Ге-ге-ге! — закричит он. — Смотрите, кто пришёл: профессор Майченко! Староста-провокатор! На кого доносил в деканате? Ха-ха!
Если Дима расстроен, не обращает внимания, скажет:
— Болван, — и выйдет из комнаты.
Если настроение у него нормальное, он говорит мне:
— Нет, Борис, ты видел когда-нибудь такого типа? И ты веришь, сколько лет знаю его, он всегда такой.
А в следующий раз они меняются ролями. Славные ребята. Оба на два года моложе меня. Не знаю, изменился ли сам я, но весь новый мои курс, мне кажется, отличается от прежнего. Этот шутливый, ребячливый. Беспечный.
На курсе много ленинградцев. Я занимаюсь в одной группе с Майченко и Скирденко. В нашей группе добрая половина — ленинградцы; они, на мой взгляд, излишне развязны, самонадеянны. Весь третий семестр я почти не общаюсь ни с кем на курсе.
Первым из бывших моих однокурсников я повидал Зондина. Я шёл в столовую. Передо мной торопился туда же студент с шевелюрой пепельных волос, полы пиджака были распахнуты, каблуки скороходовских ботинок стоптаны, а брюки измяты. Он курил. В очереди я оказался сразу за этим студентом.
— Борщ, гуляш и компот, — быстро сказал он кассирше, сунул ей пятёрку. Оглянулся.
Я увидел выпуклые надбровные дуги, худые щёки, обнесённые рыжеватой щетиной. И я узнал его. Проследил, за какой столик он сел, и примостился за соседним. Двигая бровями, обжигаясь, Зондин хлебал борщ. Быстро съел второе, залпом выпил компот, встал и вытер губы платком.
— Зонд! — позвал я. Он оглянулся.
— Сволочь! — закричал он на всю столовую. — Это ты, Карта! Откуда ты? Где ты? Говорили, ты в Магадане? Черт! — Он ударил меня по плечу. — Ты поел? Ты куда сейчас?
— Никуда.
— Пойдём на улицу. Да ты где сейчас?
— Опять на втором курсе.
— Ну и правильно. А тут все: Магадан, Магадан. Какая-то повестка тебе приходила, чтоб ехать туда. Ты оттуда приехал?
— Нет. А была повестка?
— Говорили. Я не видел сам. Но говорили. Ха-ха! А Болконцев где?
— Ты помнишь его?
— Ну, как же! Он не приехал?
— Нет. Он в Сибири. Золото ищет. В Томском институте на заочном занимается.
Мы пересекли трамвайную линию. Прошли под железнодорожным мостом в парк ЛТА. Красивые листья клёнов там и тут опускались бесшумно на землю. Было тихо. Я уловил запах осени. Зондин разом стих.
— Давно здесь не был, — сказал он, оглядываясь по сторонам.
— Как дела? — спросил я.
— Нормально… Гостил у своих родных… Один, — сказал он, помолчав. Вздохнул. — Твой чемодан Пряхин сдавал в камеру хранения. Ты был у него?