Просто Давид
Шрифт:
Джон Холли не успел пробыть в отцовском доме и четырех часов, когда наткнулся на скрипку Давида. В этот момент в комнате были только его мать и отец. Покосившись на родителей, он взял в руки инструмент. Джон Холли не забыл свое отрочество, когда его игра на скрипке вовсе не приветствовалась.
— Скрипочка! А кто играет? — спросил он.
— Давид.
— О, мальчик. Говоришь, ты… взял его к себе? Кстати, он престранный паренек! Никогда не видел мальчика, похожего на него.
Симеон
— Давид — хороший мальчик, очень хороший, правда, Джон. Мы о нем самого высокого мнения.
Джон Холли добродушно хохотнул, но продолжал задумчиво хмуриться. Он все еще не мог понять двух вещей: откуда в отце эти неопределенные перемены и какое положение в доме занимает Давид — Джон Холли все еще помнил пережитые в отрочестве притеснения.
— Хм-м, — пробормотал он, легко касаясь струн пальцем, а потом робко проводя по ним смычком. — У меня дома есть скрипочка, и я иногда играю. Не возражаешь, если… я ее настрою?
В глазах отца промелькнуло нечто, весьма похожее на веселье.
— О нет. Мы нынче… к этому привыкли.
И снова Джон Холли вспомнил детство.
— Ничего себе! Да у парнишки шикарный инструмент, — поразился он, роняя смычок, которым только что извлек полдюжины потрясающе глубоких, вибрирующих нот, и поднося скрипку к окну. Через секунду он издал потрясенное восклицание и обратил к отцу ошарашенный взгляд.
— Силы небесные, отец! Где мальчик взял этот инструмент? Я знаю кое-что о скрипках, даже если особо не играю, и это! Откуда он ее взял?
— Полагаю, у отца. Так или иначе, он с ней пришел.
— Пришел с ней! Но, отец, ты говорил, он был бродягой, и… о, ну же, расскажи мне, что здесь за тайна! Вот я возвращаюсь домой и вижу, что в гостиной у отца лежит себе спокойно скрипка, которой, насколько я знаю, цены нет. В любом случае, я уверен, ее цена измеряется в тысячах, а не в сотнях. А ты с тем же спокойствием говоришь, что ею владеет мальчик, который, можно не сомневаться, вряд ли способен верно сыграть шестнадцатую, не говоря уже о том, чтобы оценить свою игру, и который, по твоим же словам, всего лишь…
Взметнувшаяся вверх рука отца остановила Джона Холли, и слова замерли у него на губах. Он обернулся и увидел в дверях самого Давида.
— Заходи, Давид, — тихо сказал Симеон. — Мой сын хочет послушать, как ты играешь. Мне кажется, он еще не слышал.
И снова в лице Симеона Холли промелькнуло что-то, явно напоминающее веселье.
С видимой неохотой Джон Холли передал скрипку мальчику. На лице его отражалось предчувствие неминуемой муки. Но, словно вынужденный задать вопрос, он все же осведомился:
— Мальчик, где ты взял эту скрипку?
— Не знаю. У нас она всегда была, сколько я помню. Эта и другая.
— Другая!
— Отцовская.
— О, — он поколебался, а потом с некоторой суровостью заметил:
— Это ценный инструмент, мальчик, — очень ценный инструмент.
— Да, — с радостной улыбкой кивнул Давид. — Папа так говорил. Мне тоже он нравится. Это Амати, а другая — Страдивари. Иногда я не знаю, какая мне нравится больше, но моя только эта.
Издав полузадушенное восклицание, Джон Холли обмяк и откинулся назад.
— То есть… ты знаешь? — спросил он с вызовом.
— Знаю — что?
— Ценность инструмента в твоих руках.
Ответа не последовало. В глазах мальчика был вопрос.
— Я имею в виду, сколько он стоит.
— Как же, нет… да… то есть для меня он дороже всего на свете, — ответил сбитый с толку Давид.
Джон Холли отбросил эту версию нетерпеливым жестом.
— Ну а другая? Где же она?
— У Джо Гласпелла. Я ему дал, потому что у него не было скрипки, а ему так нравится играть.
— Ты дал ему… Страдивари!
— Одолжил, — тревожно поправил его Давид. — Она отцовская, так что я никак не мог отдать ее. Но Джо… Джо надо было на чем-то играть.
— На чем-то играть! Отец, он же не о Гласпеллах с Ривер-стрит? — крикнул Джон Холли.
— Думаю, о них. Джо — внук старого Пелега Гласпелла.
Джон Холли поднял руки.
— Страдивари — внуку старого Пелега. О боги! — пробормотал он. — Ну, я буду… — предложения он не закончил.
По знаку Симеона Холли Давид начал играть.
Со стула у плиты отец наблюдал за сыном — и улыбался. Он видел, как на лице Джона отражается борьба потрясения, неверия и восторга. Но прежде чем игра закончилась, Перри Ларсон по какому-то делу вызвал хозяина на кухню. Именно туда чуть позже ворвался Джон Холли с горящими глазами и щеками.
— Отец, где, во имя неба, ты откопал этого мальчика? — потребовал он ответа. — Кто научил его так играть? Я пытался выяснить у него самого, но, думаю, и Шерлок Холмс ни слова не разобрал бы в его тарабарщине насчет домов в горах и Оркестра Жизни! Что это значит, отец?
Тогда Симеон Холли послушно рассказал историю — более полно, чем в прошлый раз. А еще он принес письмо с загадочной подписью.
— Может, ты разберешь это, сын, — засмеялся он. — У нас у всех не получилось, хотя я давно уже никому это не показывал. Уже и отчаялся узнать, что здесь написано, раз ни у кого не выходит.
— Разберу ли я! Разберу ли! — взволнованно воскликнул Джон Холли. — Должен сказать, что я это разберу! Это имя одного из величайших скрипачей за все времена.
— Но как… что… как вышло, что он оказался в моем амбаре? — потребовал ответа Симеон Холли.