Просто Давид
Шрифт:
Джек Гернси вдруг закашлялся.
— Жаль, что я не могу помочь, — неуверенно сказал он.
— Уж вряд ли это возможно, пока мистер и мисс Холли стоят на своих двоих. На все они для него готовы. Вы подумайте, вчерась мистер Холли весь лес Сойера прочесал, да под дождем, чтоб добыть кусочек мха — малец его просил. Вы только подумайте! Симеон Холли бегает за мхом! И он нашел и домой притащил, да, говорят, просто ужасть как расстроился, когда малец отвернулся и даже не заметил мха-то. Вы ж понимаете, конечно, сэр, что парнишка-то не в себе, так что половину времени он сам не ведает, что говорит.
— Ох, как же его жаль! — воскликнул Гернси, отворачиваясь, и заторопился к дому.
Он тихо постучал. Открыла сама миссис Холли. Она выглядела бледной
— Спасибо, сэр, — поблагодарила она в ответ на предложение помощи, — но помочь-то нам и нечем, мистер Гернси. Мы делаем все, что можем, и все очень добры к нам. У нас очень хорошая сиделка, и доктор Кеннеди советовался с доктором Бенсоном со Станции. Они делают все возможное, конечно же, но говорят, что… что теперь все дело решит хороший уход.
— Тогда я за него не боюсь, — с жаром заявил мужчина.
— Я знаю, но… о да, мы обеспечим ему наилучший уход.
— Не сомневаюсь. Так я совсем-совсем ничем не могу помочь?
Женщина покачала головой.
— Нет. Конечно, если ему полегчает… — она замялась, а потом повыше подняла подбородок. — Когда ему полегчает, — отважно исправилась она, — он захочет вас увидеть.
— И он меня увидит, — заверил Гернси. — Он поправится, миссис Холли. Я в этом уверен.
— Да-да, конечно, только… о, мистер Джек, он так болен! Ужасно болен! Доктор говорит, у мальчика необычайно чувствительная натура. И считает, что в последнее время его что-то беспокоило.
Голос миссис Холли дрогнул, и она умолкла.
— Бедняжка.
В быстром взгляде миссис Холли читалась благодарность за сочувствие.
— И вы полюбили его, я знаю, — выдохнула она. — Он говорит о вас часто… очень часто.
— Конечно, я его люблю! Да и кто бы его не полюбил?
— Таких нет, мистер Джек — это верно. И с тех пор, как он заболел, мы чаще, чем раньше, гадаем, кто же он. Понимаете, мне все кажется, что где-то у него есть друзья, и необходимо, чтобы они узнали, где он — как можно скорее.
— Да, я понимаю, — кивнул мужчина.
— Он необычный мальчик, мистер Джек. Его многому научили — вежливому обращению, поведению за столом и такому прочему. И многое из того, что говорил его отец, просто прекрасно! Никакой он не бродяга, и никогда им не был. А его игра. Вы знаете, как чудесно он играет.
— О да! Должно быть, вам не хватает его игры.
— Не хватает. Он и об этом говорит, — торопливо продолжала она, нервно сплетая пальцы, — но чаще всего он говорит о пении, и я не вполне понимаю почему, ведь он никогда не пел, вы знаете.
— О пении? И что же он говорит?
Мистер Джек задал этот вопрос, чтобы дать утомленной маленькой женщине возможность излить душу, ведь это приносило ей облегчение. Но при первых ее словах он вдруг насторожился.
— Все твердит о «своей песне», как он это называет — постоянно. Много не говорит, но я заметила, что он все повторяет одно и то же, примерно так: «Я буду шагать и шагать вперед с гордо поднятой головой и петь ее изо всех сил». А когда я спрашиваю, что же он будет петь, он все время отвечает: «Мою песню… мою песню» — вот и все. Как вы думаете, мистер Джек, у него была… песня?
— Думаю, была, миссис Холли, и… думаю, он пел ее.
В следующую секунду, быстро подняв шляпу и пробормотав: «Я скоро зайду», он развернулся и быстро зашагал по подъездной дорожке.
Он шагал так стремительно и был так поглощен своими мыслями, что не заметил экипажа, пока чуть не попал под колеса. Пропуская его, мистер Джек серьезно, с достоинством поднял шляпу и увидел пару прекрасных вороных, кучера в ливрее и потрясенные глаза, смотревшие прямо на него. Чего он не увидел, так это как мисс Холбрук хотела быстрым жестом остановить экипаж.
Глава XXII
Глазами Перри
Дни шли один за другим, а взволнованные наблюдатели, дежурившие у постели Давида, говорили только одно: «Почти ничего не изменилось». Джек Гернси часто заходил на ферму узнать о здоровье мальчика. И часто видел Перри Ларсона, который никогда не отказывался поговорить
— Что удивительно, — сказал однажды Перри, — так это сколько народу спрашивает про мальца. Вот уж я не думал, что они его знают, да что им дело есть, живой он или нет. Вот старая миссис Сомерс, к примеру. Вы знаете, какова она — кислая как лимон и вяжет как черемуха. Так она вчера мне целый букхет дала для него. Сама, говорит, растила и, говорит, евойные это цветочки. Я-то сначала и не разобрал, о чем это она, ну, прямо и спросил. И, кажись, в первый-то раз Давид на ейный сад-то наткнулся и углядел большую красную розу на кусту. Вроде как скрипочка у него с собой была, да он и заиграл — что роза-то растет (ну, вы знаете, как у него заведено!), а она услышала, и давай кричать да спрашивать, что это он себе думает. Ну так любой мальчишка-то убежал бы, ведь нрав ее всем известен — но уж не Давид. Стоит такой смелый весь и говорит, что роза-то, верно, так счастлива, ведь от нее весь жуткий сад таким миленьким стал. А потом, веселый, словно жаворонок, уходит, наигрывая на ходу. Так миссис Сомерс мне как на духу выложила, что она, мол, уж очень разозлилась, ведь сад-то ее и впрямь жутко выглядел, да она и сама знала. Говорит, забросила его совсем с тех пор, как ее Бесси померла. Но как Давид сказал про розу-то, она хоть и разозлилась, но задело ее это. И прям не могла она забыть, круглые сутки думала про то, как роза у ней растет такая красивая да смелая. Ну и, наконец, только чтоб успокоиться, не удержалась и побежала в саду разбираться, и давай полоть и граблями работать. В общем, ежели какое растение живое осталось, она его уж выходила. А потом на Станцию послала за цветами в горшках, потому как сажать-то поздно было. И теперича у нее уж такая красота, вот она букхет-то Давиду и послала. Я миссис Холли как рассказал, она прям рада была, потому как, мол, миссис Сомерс надо было отвлечься, и, как по мне, так она и добрее с виду стала, миссис Сомерс, — словно черемуха расцвела, скажу так.
— А еще вдовая Гласпелл, — продолжал Перри после паузы. — Она-то, понятное дело, отчего горюет — Давид уж так добр к ее мальчонке-то был, на скрипочке учил его. Так миссис Гласпелл говорит, Джо прямо извелся весь и к скрипочке-то не притрагивается, хотя, когда Давид его учил, прямо с ума от радости сходил. И мальчишка у Кларков — он хромой, ну вы знаете — уж так ему нравилось, как Давид играет. Ясно, вы и еще мисс Холбрук — всегда про него спрашиваете и посылаете всякое, но понятно, вы-то друзья евойные. Но остальные как — прямо в толк взять не могу! Случается, иду и прямо каженная живая душа об нем спрашивает и желает ему на поправку идти. Бывает, ребятня подойдет, с которой он вроде как играл, и, пусть я лопну, ежели один такой не сказал, что Давид его разок побил из-за кошки или еще чего, а больше они и не разговаривали. Так тот малец Давида с тех пор очень уважает, хотя Давид якобы и не знает об том. Вы только послушайте, диво-то какое! А как-то женщина одна подошла, да все никак не отпускала, но я только одно смог выпытать: вроде как Давид присаживался к ней на крыльцо и играл ее ребеночку раз-другой, как будто в том что особенное есть! А самое-то занятное было, когда женщина сказала, мол, ей гораздо сподручнее было посуду мыть, как она увидит, что он мимо идет да наигрывает. И еще Билл Дауд. Вы же знаете, у него правда не все дома, и все говорят, что он самый настоящий местный дурачок. Так знаете, что он сказал?
Мистер Джек покачал головой.
— Ну так он сказал, что надеется, мол, ничего с мальцом не случится, потому что очень уж он, Билл-то, любит, когда тот улыбается. А Давид, мол, всегда улыбался ему при встрече. Так и что вы об этом думаете?
— Ну, я думаю, Перри, — серьезно сказал мистер Джек, — что, говоря это, Билл Дауд вовсе не паясничал, как это с ним случается.
— Хм-м, может и так, — задумчиво пробормотал Перри. — Только, как по мне, все ж странно это было.
Он помолчал, а потом вдруг хлопнул ладонью по колену.