Противостояние
Шрифт:
Артур помолчал и спросил:
— Как узнал?
— Сумка Марты. Она не могла оказаться у посторонней. А еще альбом семьи Скрябиных. Леночка маленькая… У меня отличная память, как ты знаешь, и спутать свою дочь с любым другим карапузом я не могу.
Генерал побродил по комнате в раздумьях и сел на диван:
— Она отличная, урожденная разведчица, Ян…
— Она моя дочь!
— Она дочь своей страны, прежде всего!
Мужчины смолкли и тяжело уставились друг на друга. Первым Ян заговорил:
— Будь ты человеком, Артур. Страна? Не много ли ей отдала наша семья? Отца расстреляли белогвардейцы, мать
Артур начал мять следующую папиросу, делая вид, что думает. Но думать было нечего — Лена сама выбрала свой путь — путь верный и правильный. Ян всегда был сентиментален, и объяснять ему, что такое долг и обязанности бесполезно, когда задевают его семью. После гибели жены и дочери он замкнулся на сыновьях, опекая их, как курица. Они и стали для него единственной целью, смыслом. Но так нельзя. Есть Родина, а в ней от горизонта до горизонта миллиарды других семей. Им тоже нужна защита и помощь, и никто из них тоже не хотят получать похоронки, лить слезы над убитыми, видеть своих детей мертвыми или искалеченными.
Но Яну не пятнадцать лет, его долг Родине, патриотизм перегорел с гибелью любимых настолько, что и пепла не осталось.
Артур не понимал его и не хотел понимать, но он был его братом, поэтому мужчина сделал все, чтобы вывести его из игры максимально безболезненно. Это совпадало с желанием Яна, это была его жизнь, его решение, но то, что он даже не просил, а требовал от Артура сейчас, было уже делом совсем другого человека, другой жизнью. И эта жизнь решала сама за себя, не давая решать другим. Этим Банга мог только гордиться. Воспитай Лену Ян, кто знает, стала бы она такой, какой стала.
— Сейчас от края и до края каждый день час гибнет миллионы таких девочек, как Лена. И сын погиб не только у тебя…
— Я знаю! Ты хочешь прочитать мне лекцию по демографии, статистику военных, санитарных потерь? Я не дитя, я работаю в госпитале и лично списываю трупы, а их горы, и тонны бумаги на похоронки! Но моя дочь — не все! Я отдал долг стране — смертью жены, разлукой с дочерью, которую воспитывали чужие люди, а родной отец был уверен — умерла. Я отдал долг тремя сыновьями! Оставь мне дочь. Она не все.
Артур кивнул: хороший аргумент. Только он готов поспорить, что девять из десяти отцов заявили бы тоже самое, и десять матерей из десяти. А он бы всех слушал, жалел… и Гитлер бы уже гулял в районе Урала, а эвакуация шла в сторону Монголии. Лет через пять от населения бывших республик СССР и стран Европы, осталось бы процентов десять населения, и то, только те, кто согласился жить рабами.
На одной чаше весов жизнь племянницы и миллионы ей подобных жизней, на другой светлое будущее выживших в этой жуткой мясорубке. Дилемма без вариантов. И вопрос — стоят ли эти жизни, чтобы уничтожить фашизм — риторический, потому что ответ на него ясен без всяких раздумий и он однозначен — да, стоят. И никакого рейха от океана до океана по всей Евразии. Да, ценой жутких, немыслимых потерь и даже ценой жизни детей, которые уже не станут взрослыми. Зато вырастут другие дети и никогда не узнают те ужасы, что узнало это поколение.
А еще, он был абсолютно, на сто, двести и все тысяча процентов уверен — точно так думает сейчас девяносто процентов людей, и сто — сидящих в окопах, уходящих на фронт добровольцами, бьющих врага за линией фронта, стоящих сутками у станков за Уралом.
— Я ее найду, это все, что я могу пока тебе пообещать, — сказал спокойно.
Найти Лену действительно нужно. Она может пригодится с ее-то опытом. А комиссации — не комиссации, кто калека, а кто контуженный, у кого какое будущее и кто прав, кто виноват — после войны разберутся.
Глава 32
Майор чай пил, чувствуя себя значительно лучше. Миша на радостях где-то оладьи самые настоящие раздобыл, кормил как бабка внучку.
— Сам кушай! — отодвинул ему тарелку.
Чай себе еще налил.
— Может покрепче чего? — спросил Михаил, сунув в рот оладушек.
Водку Николай видеть не мог, за время болезни она ему поперек горла встала — долечился.
— Новости рассказывай.
— Так все ладно. Укомплектовались, окопались, обжились, саперы минную полосу соорудили. Ждем танкистов, артиллеристов. На подходе. Встанут километрах в пяти от нас. А из совсем нового — утром из штаба приказ пришел — «язык» нужен.
— Чего молчал?
— Так час назад только.
— Сразу доложить не мог?
— Так я капитану Грызову сказал. Тот заверил — яволь.
— Это что? Услышу еще — в зубы дам.
— Да так я, — отмахнулся. — Баньку затопить? Самое то после болезни остатки хвори выгнать. Все равно помывка сегодня.
— Давай, — кивнул.
Грызов оглядел лейтенанта и, даже нехорошо стало — присылают же детей на передовую. Это что — совести или понимания нет?
И шумно вздохнул — приказ есть приказ, но позже надо бы с Колей поговорить. Не дело разведчикам под командованием девочки ходить, и девочке здесь не место. Может, переведет ее, что ли?
— "Язык" нужен, лейтенант. Желательно сегодня. Думай.
— Что думать? Нужен, пойдем.
— Ты хоть раз в плен фрица брала? Наяву-то его видела? — скривился.
Лена промолчала. Сил нет больше язык об одно и тоже мозолить. И вопросы стандартные уже в гландах сидят.
— Ладно, свободна, — рукой махнул.
— Нужен немец, — объявила бойцам. — Идем вчетвером: Васнецов, Палий, Чаров.
Последний скорчил презрительную морду, но промолчал.
— Когда идем? Ночью самое то.
— Согласна. Сейчас отсыпаться. Потом собираемся и вперед. Я к пехоте, предупредить, чтобы в нас же, когда возвращаться будем, не пальнули.
Саня уставился на нее: откуда знает, что такое бывает? Взгляд изменился, презрение больше не выдавал. Чарову подумалось, что зря он, правда, катит на лейтенанта. Может прав Гриша, а раз так, не свин он в позу вставать да нервы трепать. Шут с ней, пусть командует.
Было страшно, но вида Лена не показывала. Не фрицев боялась — задание провалить, ребятам слабость и некчемность свою показать. Понимала, тест это для нее, и она, чтобы не было, должна на отлично его сдать.