Провидец Александр Энгельгардт

Антонов Михаил

Энгельгардт не дожил до того дня, когда терпение народа, так и не дождавшегося милости царя насчёт земли лопнуло. Захват и поджоги помещичьих имений и другие аграрные беспорядки начались ещё до революции 1905 года. Первую их волну 1902 - 1903 годов Столыпину удалось подавить отчасти политикой переселения крестьян, страдавших от малоземелья, а также законом, разрешавшим кулакам выход из общины, но главное - жёсткими, с использованием военной силы, репрессиями против безоружных участников крестьянских бунтов. О революции 1905 года князь Е.Трубецкой пишет очень скупо:

"... летом 1905 года нас "по секрету" предупреждали, что в нашей местности появились какие-то "агитаторы" ("одним словом, политики, - в остроге сидели") и что ночью хотят поджечь "экономию" и "княжеский дом"...

Моя

мать с сестрой Соней проводила это лето в Швейцарии по предписанию врачей, из-за здоровья Сони. Папа велел мне Сашу не волновать, но у нас с ним в эти ночи лежали в комнатах недалеко от кровати револьверы и охотничьи ружья с картечными патронами... Раз ночью по нашему парку прошла группа людей - человек пятнадцать-двадцать, судя по голосам. Они вызывающе громко пели революционные песни... Наш человек, Иван, был тогда очень захвачен революционными идеями, но к нам он их не относил. В то время как революционное пение приближалось к нашему дому, Иван с охотничьим ружьём в руке устремился к подъезду... "Я сейчас в них стрелять буду!" - задыхающимся голосом говорил он... Я стоял в коридоре с ружьём в руке. Вдруг из спальни вышел Папа, не захвативший с собой ружья. Узнав, что Иван стремится к "превентивному" нападению на вызывающий хор в парке, Папа мудро воспретил это и сказал, что стрелять надо только "в самой крайности"... Но до этого, слава Богу, не дошло, - хор вдруг стал удаляться и замер... мы легли спать, и наш сон уже ничем не нарушался до утра.

У нас всё ограничилось пустяками и мелкими трениями, но по всей России пылали усадьбы!

Это было время, когда эсеры, руководившие аграрными беспорядками (эсдеки специализировались на фабриках и заводах), пустили крылатое ёслово: "Разоряйте гнёзда, воронье разлетится!"

"Вороньё" - это были мы, помещики!

Много было тогда разрушено наших родных гнёзд, много пропало бесценных культурных сокровищ. Морально удары эти переживались ещё куда тяжелее, чем материально. Болезненно разрывались нити, веками связывавшие нас с крестьянами...

В это время, с трибуны Государственной Думы, кадет Герценштейн (не стоит говорить о крайних левых) с непристойным юмором говорил об "иллюминациях дворянских усадеб"!"

(Может быть, стоит буквально в двух словах сказать о дальнейшей судьбе князя Трубецкого. После Октябрьской революции он занимался антисоветской деятельностью, был арестован и приговорён к расстрелу. Но в результате неких договорённостей был выслан за границу, где продолжал работать в антисоветских организациях. Умер в 1949 году.)

Но уже в1917 году крестьянство рассчиталось с угнетателями по полному счёту. И книг, и иных источников на этот счёт осталось предостаточно.

Глава 22. НЕСОСТОЯВШЕЕСЯ ИДЕАЛЬНОЕ ХОЗЯЙСТВО

Шли годы, авторитет Энгельгардта как преуспевающего хозяина и блистательного публициста рос, а сам он испытывал всё нарастающее чувство неудовлетворённости. Для того ли он запер себя в деревенской глуши, оставшись без элементарных для интеллигентного человека условий комфорта, чтобы, как писал в первом своём письме, думать и говорить только о хозяйстве - о дровах, сене, навозе, тёлочках и поросятах? Ну, и уж явно не для того, чтобы, используя труд зависевших от него крестьян, наживать деньгу и радоваться прибавлению капитала. Тогда уж проще было бы прямо открывать кабаки или заниматься ростовщичеством - вариантов такого обогащения любой ценой было предостаточно. Чтобы жить, не страдая от бедности, но и не роскошествуя, ему было бы достаточно того дохода, который он стал получать уже на пятый год пребывания в Батищеве. А потом, имея надёжного и проверенного старосту, передал бы ему хозяйствование, оставив за собой роль консультанта в трудных случаях, и использовал бы высвободившееся время на литературные занятия, ездил бы по имениям родственников и знакомых, с которыми можно было бы поговорить на интересные темы... Нет, и такой образ жизни был ему не по душе. Чем же был недоволен Энгельгардт, чего ему не хватало?

Решив ряд труднейших

вопросов агрономии, отмечал его сын Николай, "своё хозяйство он считал и называл обыкновенным эксплуататорским хозяйством и был совершенно лишен буржуазного самодовольства, не считал своего огромного умственного труда и гения и томился собственническими своими правами". Энгельгардт не мог, как Стива Облонский из "Анны Карениной" Льва Толстого, сознавать несправедливость своего привилегированного положения и спокойно пользоваться благами, которые оно ему предоставляет. Он не мог, как другие помещики, эксплуатировать крестьян и считать такой порядок естественным и единственно возможным.

Напомню, что Энгельгардт успехи своего хозяйства всегда рассматривал с государственной точки зрения, в разрезе пользы для общества и социального прогресса, с патриотических позиций. Его возмущали угнетённое положение крестьян, их нищета, забитость, невежество, расхищение большей части их труда хищниками и паразитами всех мастей. Ну, добился бы он процветания своего имения, изменилось ли бы положение крестьянства всей России? Нет, ничуть.

А в странах Западной Европы разве положение сельских батраков, кнехта, было лучше? Хорошо зная европейские порядки, Энгельгардт был уверен, что кроме беспомощных филантропов и социалистов-утопистов, там некому было даже поставить вопрос о коренном изменении аграрных отношений в сторону большей справедливости. Он интуитивно чувствовал: если что-то в этом направлении и произойдёт, то оно придёт из России.

Энгельгардту нужен был такой результат, чтобы его деятельность вызвала широкое общественное движение, которое преобразовало бы Россию, а в дальнейшем, возможно, и остальной мир, ибо такова миссия России на нашей планете. И в этом с его стороны не было ни капли тщеславия, честолюбия, он думал только о России.

Итак, цель, пусть и сначала смутно, но была определена, а её детали, как и путь к ней, он "сквозь магический кристалл ещё неясно различал".

Так "Что же делать?" И "С чего начать?"

В принципе ответ на эти вопросы можно найти и на страницах книги "Из деревни", если сделать выборку явных суждений и умышленно завуалированных (из-за цензуры) намёков на страницах разных его писем. Энгельгардт был народник и основе народнических взглядов оставался верным до конца. Мы видели, как ещё в письмах 1863 года он, наблюдая за жизнью неграмотных и невежественных, но стремящихся к лучшей доле крестьян, уповал на честных, гуманных, обладающих деньгами и знаниями помещиков, которые помогут этим труженикам выбиться из кабалы и нищеты. По его представлениям, в этом заключалась историческая миссия таких просвещённых помещиков-народолюбцев. Попав восемь лет спустя в Батищево и познакомившись с местными помещиками, он понял, что его прежние представления на этот счёт были иллюзорными. Один гуманный и просвещённый помещик был в наличии - это сам Энгельгардт, однако он обладал лишь знаниями, которые ещё нуждались в проверке на практике, а главное - у него не было денег, которые также ещё нужно было заработать. Вот и пришлось ему то ли стать фермером, то ли вести хозяйство как кулак, раздавая зимой голодающим крестьянам хлеб и деньги с обязательством вернуть долг весной или осенью с процентом (магарычом). Но такое хозяйствование, далёкое от идеала Энгельгардта, приходилось вести, стиснув зубы, радость от достигнутых успехов в становлении рентабельного имения омрачалась сознанием того, что и он, гуманный помещик, вынужден был вести капиталистическое хозяйство, эксплуатируя крестьян, ради достижения прибыли.

Но если помещики в возрасте, миропонимание которых сложилось ещё в условиях крепостного права, на роль просвещённых народолюбцев не годились, то не сделать ли ставку на интеллигентную молодёжь? Энгельгардт вспоминал годы своей преподавательской и просветительской деятельности, перед его глазами вставали образы некоторых юношей и девушек, слушавших его с горящими глазами, готовых, казалось идти на подвиг служения народу. Так, может быть, еще не стоит отчаиваться, нужно обратиться к молодёжи? Тем более, что теперь он может обратиться не к нескольким десяткам студентов в аудитории, а к широкому кругу читателей популярного столичного журнала.