Провидец Александр Энгельгардт
Шрифт:
Наконец, почему же бы выучившимся работать интеллигентным людям не вступать в союз с крестьянами для совместного арендования и обработки земель? Почему же бы интеллигентным людям не идти в крестьянские общины учителями, акушерками, докторами, агрономами, в качестве старост?
Покажи только, что ты действительно не праздно болтающийся, а настоящий, способный работать умственный человек, - и община примет тебя, признает тебя своим, будет слушать тебя и твою науку".
Теперь представим себе, как вблизи Батищева или в каком-либо ином месте России возникает такая деревня интеллигентных земледельцев. Всё её трудоспособные жители - культурные, образованные, гуманные люди. Все они участвуют в производительном труде, при этом способные пахать, сеять, косить сено занимаются именно этим, выполняют, как и крестьяне, весь цикл сельскохозяйственных
И Энгельгардт намечает условия, которые способствовали бы осуществлению этого замысла.
"В настоящее время идут толки об устройстве народных сельскохозяйственных школ. Не менее важно было бы, по моему мнению, устроить поблизости от университетских городов практические рабочие школы, где желающие могли бы обучаться земледельческим работам, то есть могли бы учиться косить, пахать, вообще работать по-мужицки".
Во всей этой системе, на мой взгляд, чувствуется влияние программы Чернышевского по устройству жизни "новых людей", но переосмысленной применительно к сельскому миру.
Но, видимо, осуществление этой системы возможно лишь при смене власти, потому что действовавшая тогда власть разгоняла даже деревенские школы и с подозрением относилась даже к деятельности одиночки-Энгельгардта, который живёт не так, как положено жить барину и вообще интеллигентному человеку. Граф Лев Толстой мог пахать землю, власть это не одобряла, но терпела, потому что у этого графа был всемирный авторитет, который он завоевал не пахотой, а гениальными творениями как писатель и мыслитель. И, разумеется, власть не потерпела бы сборища интеллигентов, которые живут не так, как им положен, это в её понимании, был бы постоянный очаг вольномыслия и противоправительственных идей. Вряд ли Энгельгардт этого не понимал, но он, выступавший в подцензурной печати, благоразумно данного вопроса не касается.
Энгельгардт не ограничился теоретической разработкой новой системы, но незамедлительно приступил к её реализации, благо к нему уже десятками приезжали "тонконогие", как шутливо их называли за то, что они носили брюки в обтяжку, но также и за то, что с такими жидкими, тонкими ногами не выстоять барину против мужицкого труда, и это оправдалось). Это были энтузиасты, желающие научиться "мужицкому труду с тем, чтобы впоследствии участвовать в создании деревень интеллигентных земледельцев.
Но о дальнейшем развитии идей Энгельгардта и попытках их реализации лучше прибегнуть к свидетельству его младшего сына Николая.
По его словам, "Энгельгардт убедился в невозможности и бессмысленности батрачного хозяйства, основанного на закабалении крестьян. Он не мог переносить положение барина-эксплуататора, пользующегося народной нуждой. Но в глазах крестьян все же он остался "батищевским паном", он не в силах был уничтожить вековое средостение, легшее между не только помещиком и мужиком, но между всяким одетым в пиджак и узкие брюки, "тонконогим", и крестьянином-лапотником. Проникнувшись сознанием этой роковой противоположности интересов мужика и барина во всех его видах, Энгельгардт приходит к непоколебимому убеждению, что интеллигент, который любит мужика и желает ему блага, должен отречься от старой жизни, уйти в народ, в мужики, должен сделаться своим в народе и тут работать для создания такого строя, который был бы на благо мужику.". У мужика есть один фундамент- уменье работать; у интеллигента есть уже другой фундамент - знания.
В этом Энгельгардт сходится с другим проповедником опрощения, Л. Н. Толстым. Энгельгардт желает "повинности труда", и труда мозольного, мужицкого, для всех. "Нужна медицинская помощь народу, - говорит он... Надо, чтобы интересы интеллигента никогда не расходились с интересами мужика, чтобы он не крепостил народ, но служил ему, не чуждался его, но жил бы с ним одною жизнью, одною мыслью.
Далее идёт описание попыток устройства таких деревень интеллигентных земледельцев. Сам Энгельгардт не сочувствовал тем из своих учеников, которые стремились ехать селиться на кисельные берега - в Уфимский край, на Кавказ, на Амур, в Среднюю Азию. Но ученики хотели быть самостоятельными.
Первую такую деревню попробовал устроить любимый ученик Энгельгардта по прзвищу Зот. Он получил от Энгельгардта отличный аттестат, и один богатый помещик предлагал ему должность управляющего имением с очень большим окладом. Но Зот отказался, и нашёл землю и средства ля устройства деревеньки в Уфимской губернии.
"Пока было горячее летнее время, все шло хорошо, так как Зот при своей любви к труду, при умении работать, естественно, мог морально подавлять остальных членов семьи в их стремлениях, враждебных хозяйству и принципу общинности. Хозяйство пошло: огород у общинников был лучший почти на всю волость; чищоба была хорошо обработана по времени; запашки под озимые увеличились; сенокос удался, как по качеству сена, так и по количеству; коровы были лучше всех коров в Починке - словом, дело шло хорошо, хотя подчас и тяжеленько приходилось и физически, и морально как Зоту, так и его товарищам.
Но прошла осень, кончены работы, наступает время отдыха. С этого времени и пошёл сильнейший разлад между членами семьи. Страда в деревне действует на всех: даже батраки у помещика, охваченные общим интересом к делу, вкладывают душу в работу в эту пору, работают не только за страх, но и за совесть. Прошла страда - и вся тайно скоплявшаяся в семье злоба против "большака-хозяина" всплыла.
Борьба за власть, благодаря отсутствию принципиально признанной власти в лице одного хозяина, губит общину. Успехи её в смысле хозяйственном были несомненны. Если и на этот раз община разрушилась, то причиною этого - главным образом неясность отношений между членами, неспособность отрекаться от личных мелких интересов и расчётов, отсутствие признанного всеми главы, который бы мог ставить общее дело выше своего "я" и быть не деспотом, а хозяином и отцом, иметь нравственную силу на своей стороне".
Эта, как и другие попытки подобного рода, кончились неудачей и обычно ломали жизнь своим инициаторам. Поэтому Энгельгардт постоянно мечтал, чтобы интеллигенты, научившиеся в Батищеве сельскому хозяйству и работе, сами соединились и завели самостоятельное, артельное хозяйство и затем принимали бы учеников. Вот причина, почему он стремился создать, если не в самом Батищеве, то хотя бы поблизости его, интеллигентный поселок.
Вот почему он так радовался, когда мечта его осуществилась, и в Букове, межа с межой его имения, создался наконец интеллигентный посёлок.
Первоначально дела в нём пошли хорошо. Несмотря на то, что молодые люди уставали на работе днём, они по вечерам устраивали чай, за которым велись интересные разговоры, перемежавшиеся шутками, смехом, песнями. Тут расцветала дочь Энгельгардта Вера, красивая сильная, здоровая девушка. Николай, ещё подросток, в значительной мере и сформировался под влиянием атмосферы, царившей в этой общине поры её подъёма и расцвета:
Их "идеи, их вера не могли не впитываться мною. Все мною усваивалось именно потому, что это была вера и гонимая вера, за которую отдавали жизнь. Может быть, только здесь, где отвергали Бога и мистику Христа, и были истинные христиане по беззаветному бескорыстному служению тому, что они считали истиной, по самоотвержению. Да, дух этой подвижнической молодёжи усваивался мною почти бесспорно, почти бессознательно, отпечатлеваясь в сердце".