Прячем лица в дыме
Шрифт:
«И с собой», — добавила она про себя. Рена не знала, чего хочет от разговора, но чувствовала, что это — ещё один шажок к свободе, чтобы расстаться с прошлым и перестать на него оборачиваться.
Поезд замедлил ход, подъезжая к Нирну — маленькому городку в окрестностях Норта. Показалось деревянное здание вокзала, на котором толпились люди — судя по виду, они шли в третий класс.
Девушка обернулась, ища Лаэрта — учёный по-прежнему сидел с книгой в руках.
Рейн заказал кофе и сказал:
— Ваш отец дважды бывал в Кирии, а я приезжал в Норт и в последующие
— Дома он был другим, — с горечью откликнулась Рена.
— Все мы видим людей по-разному, особенно дети — родителей. Мой сын Кай уверен, что я пытаюсь лишить его свободы и постоянно приказываю, а я хочу уберечь его от глупостей — и кто тут прав? Я знал Риона, как талантливого генерала, защитника народа, и мне этого достаточно. Оба приезда в Кирию он был на приёме в моём доме, и Кай слушал его, развесив уши. После первой встречи едва не сбежал на запад, чтобы поддержать борьбу за освобождение, а после второй заявил, что хочет служить в гвардии. Каю больше понравилось слушать Риона, а вам, видимо, меня. И что же получается?
— Что? — осторожно спросила Рена.
Поезд тронулся. Появился кондуктор и что-то зашептал пассажиру, идущему следом, на ухо, указывая на место напротив Лаэрта. Кивнув, Феб прошёл к указанному столу. Они обменялись с Реной быстрыми взглядами. Пока всё шло по плану. Кондуктор, как и было принято, за «дополнительную плату» взял пассажира без билета и провёл в вагон-ресторан, пока для того не освободится место.
— Добрый день, — послышался голос Феба.
Лаэрт ему не ответил. Рене хотелось обернуться, но она не стала, чтобы не вызвать подозрения.
— Получается, что вы знали своего отца — может, и всю семью, — не с той стороны, что окружающие. Рион был из тех упрямцев, которые не станут лицемерить. Я верю, что обе стороны: и та, где он герой революции, и знакомая вам правдивы. Вопрос лишь в том, это он не хотел показывать вам другую часть или вы сами не захотели видеть?
На стол, рядом с лампой под красно-золотым абажуром, поставили стеклянный кофейник. Рена залпом допила остывший напиток и налила ещё кофе.
Слова Л-Арджана прозвучали как пощёчина. Она ведь помнила, каким отец был сначала, как ласково разговаривал с женой и детьми, сколько времени проводил с ними, и берегла эти воспоминания. Это потом он променял их на стремление к богатству. И… Но она ведь подглядела, как отец танцевал с мамой в пустом зале и как искренне улыбался. Было ли это минутой слабости для него или чем-то настоящим? Может, она правда чего-то не знала, что-то не разглядела, не поняла?
— Но это не всё, что получается, — продолжил попутчик. — Самое главное в жизни — вовремя говорить. Поверьте, я знаю как это, потерять близкого человека, не успев с ним искренне поговорить. И потом всю жизнь жить с одной чертовой запиской с парой слов, так и не узнав, что он думал в последний день. Но разговора не было: ни у меня — с моим братом, ни у вас — с отцом. Они оба умерли, ответов уже никто не даст, проси-не проси. Остаётся только или терзаться год за годом, или выдохнуть и отпустить. И сделать так, чтобы с другими такой ошибки не произошло.
Рена отвернулась к окну. Мимо пронеслось несколько деревянных домиков — крошечная деревня, и снова лес. Сугробы вплотную подступали к деревьям, и ни единого следа не было на них. Хотелось с высоты всего роста плюхнуться в снег и начать водить по нему руками, как она делала прежде каждую зиму.
Но того Норта из детства для неё уже не было. И родителей не было. И Светлого ордена, и больниц. Позади осталось многое, все эти вопросы накопились, надавили тяжким грузом и ни на каплю не прояснились. Им уже не стать яснее, и попутчик прав — или терзаться, или отпустить.
Всего на один вопрос Рена ещё могла получить ответ — от парня, который должен был зайти на следующей станции. Девушка решила, что поговорит с другом вновь — уже в последний раз. И если Кираз опять выберет спрятаться от себя, от неё, от всего мира, она больше не будет стучать по его броне — ту не пробить. Дело закончится, она уедет. Пора научиться жить своей жизнью.
— Спасибо, дан Л-Арджан, — ответила Рена с искренней улыбкой. — Это то, что я хотела услышать. Надеюсь, ваш сын поймёт вас.
— Он хотя бы мать понимает — уже хорошо, — Рейн потянулся к чашке. — Я назвал его в честь брата — того, с которым не успел поговорить. А он был самым главным засранцем на свете. Видимо, всё дело в имени.
Рена рассмеялась. Ей снова показалось, что она болтает с отцом или хотя бы с дядей, но уж точно никак не с первым лицом Кирии.
Вдруг она уставилась на Л-Арджана так, будто увидела впервые жизни. До того как появилось новое дело, Найдер говорил, что хочет украсить артефакты, который вёз на День прогресса глава кирийского Народного собрания. И вот же он, на пути в Кион. Где его вещи? Брал ли он ценности в Норт?
Да нет же, это будет неправильным. Не стоит даже напоминать Найдеру о его задумке. Хотя…?
— Дан Л-Арджан, надолго ли вы едете в Кион? Вас пригласили на День прогресса?
Он кивнул:
— Да. У вас в Арлии чтят революцию куда больше, чем у нас. Иногда мне кажется, что Норт и Кион пытаются собрать на годовщину всех революционеров мира, — на лице опять появилась ухмылка. — Что же, возможно, в этом году действительно будет что-то интересное, — он многозначительно улыбнулся.
Рена напряглась: мог ли кириец знать об изобретении Лаэрта Адвана? Или что значила его улыбка?
— Что вы имеете в виду?
— Присмотритесь, Рена, в Кионе многое происходит, — помолчав, он добавил: — Будьте осторожны.
— Что вы знаете? — Рена быстро обернулась на Лаэрта, затем с тревогой посмотрела на Рейна.
— Старая работа приучила меня вслушиваться и приглядываться, и это многое даёт.
Рена обхватила фарфоровую чашку руками. Надо узнать — это могло быть связано с Лаэртом или с планами Кантора Ризара.
— Что за старая работа, дан Л-Арджан? — девушка легко улыбнулась, словно решив сменить тему.