Прямой эфир
Шрифт:
— Может быть, Людмила Алексеевна, — я все-таки отмираю, не забывая пару раз сбрызнуть запястья цветочным парфюмом, и быстро преодолеваю расстояние до входной двери.
Не думаю, что пожилая соседка решит нагрянуть ко мне в половине девятого вечера, но кто знает, что могло стрястись с этой бойкой бабулькой? Помню, когда я только заехала, она разбудила меня в шесть утра, настойчиво тарабаня в дверь: ее горемычная болонка застряла в лифте, жалобно поскуливая, и мне пришлось помогать раздвигать створки, вооружившись лыжной палкой.
— Вы? — от удивления, замираю
— Я звонил. Но твой номер недоступен.
— А как вы узнали адрес? — напрочь позабыв о гостеприимстве, непроизвольно прикрываюсь рукой, словно на мне не брючный костюм с тонкой шифоновой блузой, а нижнее белье, состоящее сплошь из просвечивающего кружева.
— Я твой начальник, — напоминает мне, оттесняя в сторону, и без лишних вопросов проходит в прихожую. — Ты одна?
— Муж вышел в ночную смену, — вру, беспечно взмахнув ресницами, и незаметно оттесняю разбросанную Таней обувь под лавку.
— Ты не замужем, — Вячеслав Андреевич уже вовсю исследует помещение, зачем-то заглядывая в ванную. Прячет руки в карманах брюк, стараясь разглядеть сквозь дверной проем мою гостиную, одновременно служащую и спальней и рабочим кабинетом, и заметив притихшую Петрову, обескураженную приходом симпатичного мужчины в мою холостяцкую берлогу, дружелюбно салютует ей правой рукой.
— Готова? Решил заехать пораньше, — кажется, уже позабыв о симпатичной блондинке, чьи щеки пошли красными пятнами от одного взгляда на красивое лицо гостя, мой босс болтает автомобильным брелоком, и, облокотившись о стену, словно между делом огорошивает своим заявлением, теперь вгоняя в краску меня:
— Ты прекрасна.
В моей жизни был только один мужчина — Вадим, поджарый спортсмен, большую часть дня проводящий в тренажерном зале. Он был скуп на комплименты, но обладал уникальной способностью без слов говорить мне о своем восхищении: чесал затылок, с шумом выпуская воздух из легких, и смущенно улыбался, или, оставив в покое свою светлую шевелюру, начинал нервно заламывать свои пальцы. К этому я привыкла довольно быстро — бегло целовала его в губы, или смеялась в ответ, когда его молчание неприлично затягивалось, а сейчас, посреди собственной прихожей, совершенно растерялась, не зная, что следует говорить в таких случаях. На поцелуй я не решусь, а мой смущенный смех вряд ли будет уместен.
— Ты тоже ничего, — возвращаю себе контроль над собственным разумом и указываю ему на дверь.
— Подождешь в машине? Я спущусь через минуту.
— Это ведь твой начальник? — оказывается рядом Петрова, как только спину Лисицкого скрывает тяжелая металлическая дверь. — Он довольно милый.
— Обязательно передам. Ключ бросишь в почтовый ящик, — отвечаю спокойно, влезая в туфли, и снимаю с вешалки пальто. — Не забудь выключить свет!
— Я не маленькая. Лизка! — ступает своим белым носком на грязный коврик, брошенный мной у порога на лестничной клетке, и вынуждает меня обернуться, заинтриговав
***
— Не буду! — упрямо обнимаю себя руками, спрятавшись за угол в просторном холле.
— Не смеши! Этого не избежать, — начальник все так же настойчиво предлагает мне свой локоть, выглядя при этом довольно забавно. Не хватает лишь белого полотенца и бутылки вина — чем вам не сомелье в дорогом ресторане?
— Неужели нельзя пройти не замеченными?
— Можно. Попросить открыть для тебя черный выход?
— Думаете, согласятся? — цепляюсь за соломинку, больше всего на свете мечтая избежать встречи с папарацци, перед которыми поочередно красуются все прибывающие гости.
Не мое это. Я так стремилась попасть в круг успешных амбициозных предпринимателей, что как-то не учла, что карьерный рост предусматривает и некую публичность.
— Не смеши, ладно. Либо идешь, либо бери такси и в понедельник не вздумай вновь начинать разговор о своем повышении, — мужчина хмурится, нетерпеливо дернув локтем, и победно улыбается, когда моя неуверенная ладонь ложиться на рукав его серого пиджака.
А рука у него крепкая. Да и запах морского бриза уже настолько привычен, что скоро я всерьез стану считать, что именно так и должен пахнуть воздух.
— Вот видишь. Теперь улыбнись, и повторяй за мной, — Вячеслав Андреевич останавливается напротив репортеров, уже во всю щелкающих затворами фотокамер, и, приобняв меня за талию, привлекает ближе. Как в том лифте, когда я случайно столкнулась с ним в вестибюле, всерьез веря, что передо мной простой офисный клерк. Только смотрит он теперь иначе, с какой-то необъяснимой теплотой, и касается моей спины вовсе не из желания поддержать, а словно стремится показать всем и каждому, что это мое законное место — рядом с ним…
— Это непрофессионально, — утыкаюсь взором в его грудь, смутившись подобной близости, но опомнившись, все же решаюсь повернуться к небольшой кучке репортеров.
— Зато, завтра тебе будут завидовать все университетские подружки. Можешь сказать, что я твой поклонник, — не переставая улыбаться, Лисицкий продолжает позировать, а я не могу сдержать смешка — уж слишком самонадеянный у меня босс.
— Не думаю, что тут есть чем гордиться, — вставляю шпильку, наконец, расслабившись, и делаю шаг назад, позволяя брюнету показать мне дорогу.
Бреду, сверля взглядом его широкую спину, не решаясь оглядеться по сторонам, а попав в зал после хорошо освещенного холла, не сразу привыкаю к полумраку.
— Не робей, — хлопает меня по плечу Вячеслав Андреевич, но через секунду признает абсурдность сказанного. — Бред, ты ведь даже не знаешь значения слова робость.
— А вот и неправда. Чтобы вы знали, в детстве я была замкнутым ребенком. До четырнадцати я даже не имела друзей.
— Шутишь? Ни за что не поверю, — он уже пожимает ладонь мужчине средних лет, в котором я с трудом узнаю одного из его партнеров, и, взяв меня за руку, ловко лавирует между гостями, уверенно двигаясь к нашему столику.