Психо-индульгенция
Шрифт:
Блять, это было тупо, реально как-то по-детски. Я вообще сначала не хотел её в этом смысле, мне просто было не так скучно жить рядом с ней, казалось, мы были закадычными друзьями, такими безумными вертопрахами с виду, но внутри мы были натуральными Сидом и Нэнси. Просто никто из нас в эту мнимую дружбу не верил, я лично точно знал, что так или иначе трахну её, просто потому что эта френд-зона достанет меня, и я захочу всё зачеркнуть. Лучший способ похоронить дружбу, заняться сексом, ничто так не убивает приятельскую связь, как плотская близость, желательно извращённая, и исчезновение на следующее утро, по-английски не прощаясь. Просто смыться, и больше никаких звонков. Никто из нас, вообще не хотел серьёзных отношений, одно только слово "ответственность" вызывало нервный тик, потому встречаться мы никак не могли, а друзей не трахают. И я отсрочивал этот миг побега, как мог, оттягивал, у меня просто не было никакого грёбаного желания разрушать тонкую эмоциональную связь, точнее я хотел сжечь все мосты, но позже.
Вот только
Это было критически нелепо. Она вообще не умела целоваться, да и просто напросто не ожидала моего порыва, и оцепенела не в силах шелохнуться. Я ощутил, как лёгкая дрожь пробежалась по её худому телу, заметил россыпь мурашек на руках, и в целом знал, что всё это на неё производило должный эффект, ничего особенного, по сути. Если бы я не перевёл взгляд в зеркало, то этот поцелуй, легко стёрся бы из моей памяти, как и прочие амурные моменты моей жизни. Если бы ни это отражение: то, как она выглядела, не шло ни в какое сравнение с ней, в принципе. Напрочь лишённая всякой утонченности, изящности, нескладная, худосочная, вечно в джинсах и растянутых мешковатых свитерах, часто на каблуках, но обычно это были массивные боты, родом из какой-то рокерской эклектики. Она никогда особо не заморачивались на счёт внешнего вида, и создавалось впечатление, что эта дева просто напялила с утра первое, что под руку попалось, и вышла из дома. Но в тот момент, было предельно ясно, что в тонкой угловатой фигуре, таилось слишком много соблазна. Именно для меня. И эта её осторожность и скованность вовсе не было растерянностью, она просто была неопытной вот и всё. И от этой-то робкой беспомощности, я всегда и шарахался как от огня, потому что я наверняка был каким-то извращением, находившим в таких вот слегка несуразных девочках, какой-то особый смысл. Временами это всерьёз пугало, я конечно не привратник нравственности и морали, но от статьи подальше, (а то мало ли) связей с такого рода Лолитами я всячески избегал. До неё. И у неё само собой не было никаких шансов соскочить с этого крючка, и не поддаться в итоге искушению. Я всё же умело заговаривал зубы и пудрил мозги, почище какого-нибудь инкуба, так что нет ничего удивительно в том, что я всё же затащил её в койку. Просто номер гостинцы, и вихрь из летящей наотмашь одежды. Я действительно не хотел, смотреть на всё это с излишним романтизмом. Все эти слащавости психам, в общем-то, и не присущи, в безумии нет ничего святого и уж тем более романтичного. Но, чёрт, в последний раз я был столь возбуждён только что в далёком подростковом. Хотя вот свой первый раз я вообще не помню, это вроде был чей-то день рождения на даче, но я был просто мертвецки пьян, и с дулом у виска не вспомню даже, как её звали. В общем, для меня то был реальный шанс прочувствовать всю эту атмосферу, не потому что, я смутно представлял что делать, а от того, что она напрочь вырубала мне мозги, и оставляла только ощущения, только тело и слепой дикий огонь.
Дерьмо заключалось в том, что это как раз-таки я проснулся в пустой постели, совершенно одинокий и с дебильным чувством, что меня использовали, просто изнасиловали на духовном уровне. Сука, она сорвала мой план! Украла мою идею! Я реально ненавидел её в тот момент, хотя тело протестовало, всё ещё помня ночное безумие, а простыни, впитавшие её запах, толкали на идиотские поступки. От этой маньячки чертовски вкусно пахло спелой вишней, это тоже бесило, это напоминало вишнёвые кусты на нашей даче, напоминало детство. Я не питал радужных чувств к своему детству, как и ко всему, что о нём напоминало, глупо объяснять почему.
Целый клин чёртовых птиц, выклёвывал мне темя в течении всего дня, одним и тем же диалогом с самим собой, в густом мороке сигаретного дыма и собственных заблуждений. Я реально проклял тот день. Но позвонил первым уже вечером.
И здесь в тёмном смрадном переулке, где-то на отшибе подсознания, свидетельство моему вопиющему кретинизму.
Стальной итальянский нож, адски острый, сверкает в лучах света проникающих сверху. И лужа крови под ногами, аж хлюпает от моего шага. Я поднимаю кухонный нож для резки мяса, и слышу свист чайника.
Тону, просто увязаю, и всё кругом переживает метаморфозы. Цветные каменные своды иллюзорной подворотни внедряются в мою полупустую холостяцкую кухню. И стены сотрясает крик. Она ругается, как сапожник, орёт на меня:
– Что, блять, с тобой не так?! Ты долбаный осёл! Неужели, не ясно, что ты спалишься! Думаешь нагреть банк на пол-лимона и всё сойдёт тебе с рук?! О чем ты думаешь, тебя посадят! Чёрт подери, где твои мозги!..
Она заливается громкими воплями, но мне известно почему, и дело не в очередной мою придуманной афере. Она знает прекрасно, что я прибегну к любым возможным ухищрениям, но выйду сухим из воды. Её тирада имеет иные причины, просто всё зашло слишком далеко. Я не знаю, правильно ли она поступила, но почему-то, кажется что - нет. Сам не пойму почему, но просто вижу, как её разрывает от боли и бессилия, от вины за содеянное, и мне кристально ясно какого чёрта она это сделала. Из-за меня. Потому что я не способен стать нормальным, я вообще ни на что не способен, я просто чокнутый клептоман, мелкий мошенник, воришка, проворачивающий аферы с кредитками, хоть и мог бы подъебать всю систему, и зажить на широкую ногу где-нибудь за океаном. Но я просто проклятый психопат, и остаюсь гнить в полуразрушенном бараке с тараканами и долбанутыми соседями, в котором я родился и вырос, и который ни сегодня завтра пойдёт под снос. Я точно такой же, как этот барак - ненадёжный и никчёмный. Мне совершенно нечего было им дать и поэтому она его убила. В зародыше. Она утаила, но я узнал, нашёл квитанцию об оплате из клиники, и всё понял. Убийство человека стоит семь косарей. Я за пять минут могу спиздить втрое больше! Какого хрена она это сделала? Да потому что меня не исправить.
Свист чайника пронзает уши совместно с её криками сквозь слёзы навзрыд. Я пытаюсь её успокоить, но она абсолютно не в себе, безутешна и, яростно сокрушаясь, отталкивает мои руки, совершенно не слыша моих слов.
Мне нужно, чтобы она замолчала, не могу это слышать, её истерика - моя седьмая печать. Я ненавижу истерики, она никогда их не устраивала, если что-то было не так, она просто посылала меня на хуй, и не парилась, но мы дошли до края. В этот раз.
Свист долбаного чайника, как визг старых тормозов; он такой дутый и красный, кипит на плите, пускает мощную струю пара в потолок, и кажется, вот-вот рванёт. А она всё не уймётся, я хочу прекратить это, задушить этот крик, звенящий в моих ушах. Ей больно, её на куски разрывает изнутри, я слышу это чудовищное отчаяние в голосе, но я ничего не могу сделать. И что-то чёрной нефтяной жижей вздымается во мне, затмевая разум.
Я хватаю нож со стола, и наотмашь замахиваюсь на свою руку. Остро сверкающее лезвие рассекает мою плоть до кости; я буквально вижу белую кость в отражении калёного металла. И мясо. И кровь.
Свист чайника, её ругань сквозь плач - всё на мгновение затихает до звука вакуума, превращаясь в идеальный штиль. А затем он разрушается, хлынув ядовито-красным потоком - ужасающий кровный шторм заливает драный линолеум. Даже я испугался, аж задохнувшись от паники. Она кричит, но только губы, цвета зимней вишни губы шевелятся, и всё кружится, но так тихо вокруг, лишь тончайший комариный писк над ухом, противный такой. И даже не больно, рука онемела, и словно повисла, мерзко натянув нервы от самого плеча, я видимо разрубил себе сухожилия. Ебать! Меня, чёрт побери, реально переклинило, я в жизни рук не резал, если не считать эксперимента с красками, но я не хотел убиваться. Я и сейчас вовсе не хотел умирать, я просто хотел, чтобы она замолчала.
Она причиняла мне боль, она, а не лезвие. Дерьмо, я тогда лишь осознал, что я в полной заднице. Мне было больно не потому что я расхерачил свою руку до кости, а потому что ей больно, потому что я виноват в убийстве маленькой жизни ценой в семь долбаных косарей.
3. Ход слоном.
Отшвырнув нож, я бегу из тёмного переулка, без понятия куда, лишь бы подальше от этой памяти. Я зачем-то зажимаю уши, просто её голос шипит помехами на линии. Как бы я не пытался умчаться далеко-далеко, я бегу на этот зов, хоть и не хочу. Или хочу?
Это была критическая грань, пик сумасшествия, именно тогда стоило остановиться и поставить жирную точку! Твою мать, я реально думал, что поставил точку, расписавшись собственной кровью, я думал она тут же сбежит. Я хотел, чтобы она сбежала, клянусь, я мечтал, чтобы она исчезла из моей жизни. И грезил, чтобы она осталась, хоть и не мог ничего исправить. Как я, чёрт побери, мог это исправить? Я сломал ей жизнь, оставил глубокий уродливый шрам, куда глубже своей руки, а она положила на жертвенник другую, сверхновую жизнь. Ради чего?
Но она не сбежала. Глупая девчонка, она навещала меня в больнице. В психиатрической. Вполне естественно, что я загремел в лазарет после попытки суицида. Этим лекарям ран душевных, бесполезно втирать, о моих мотивах, для них я просто псих, а психов надлежит лечить. Вот и всё.
Помню, как она пришла ко мне. Она принесла мне слонёнка, чёрт того самого фарфорового слонёнка из сувенирной лавки. Это сильно врезало мне по лицу тогда, она, чёрт возьми, всё помнила.
Да, в тот злополучный день, в то самое бабье лето, в лавке, она всё же смутилась. Это был первый раз, когда я видел в ней смущение, она была бесподобна с лёгким румянцем на лице. На чистом, кстати, лице, она вообще не пользовалась косметикой, только вишнёвой помадой, хотя была очень бледной, и красавицей она вовсе не являлась, но эта тонкая полупрозрачная кожа... Казалось злостным преступлением пачкать макияжем такую кожу. Даже эта помада раздражала, но в целом не портила её, не красила, но и не портила, просто в этом был какой-то особый греховный шарм. Не иначе библейское вино на губах. Хотя я постоянно хотел дорисовать ей этот рот до ушей, как у Джокера. Помниться, мы отрубились так поздно и она не стёрла помаду, я поддался навязчивой идее и таки рискнул ей эту фирменную жуткую лыбу антагониста из комикса. Лучше бы я этого не делал. Я думал, развопится, но не тут-то было. Она на полном серьёзе проходила с этим жутким бордовым ртом до ушей весь день, отсылая меня ко всем чертям, вместе с предложениями смыть этот ужас. Короче, больше я так не делал, и всё это где-то там, много позже.