Психоделика любви: Начало
Шрифт:
— Что? — Итачи точно молнией поразило, окатило ледяной водой, он терял опору из-под ног. Его повело в сторону, и схватившись за стол, он пытался подавить приступ паники. — Нет, нет, нет!
— Итачи, вы знаете, почему попали в эту клинику? — Орочимару подошел так близко, что Учиха чувствовал его дыхание на своем лице. — Вы порезали себе вены через день после того, как я сообщил вам о том, что ваш брат покончил с жизнью.
— Нет! Ты врешь! — прорычал Итачи и плюнул в лицо Орочимару. Мужчина механически отер плевок рукавом и тяжело выдохнул. — Вы все! Гребанные больные уроды! Вы пользуетесь тем, что люди здесь беззащитны! Это вас нужно
— Кабуто, вызови охрану, и приготовь двойную дозу….
— Слушаюсь.
Все развивалось как несмешная шутка, страшный сон, бред сумасшедшего. Итачи всегда считал себя умнее и проворнее других, он никогда не надеялся на других, полагаясь только на себя. Он был уверен, что держит свою жизнь только в своих, пускай и молодых, но цепких руках. Но сейчас он оказался зрителем собственной судьбы и беспомощно наблюдал со стороны, как медленно идут на него накаченные дородные мужчины, как смирительная рубашка стягивает его тело словно вторая кожа. Даже собственный крик казался фоновым шумом плохо поставленного спектакля. Он никогда раньше не кричал. Никогда не плакал, как здесь, в «Красной Луне», а сейчас глаза застилала пелена жгучих слез от бессилия, обиды и унижения. Учиха не знал раньше, сколько силы и жажды свободы в его теле, чтобы сопротивляться, извиваться и биться в чужих руках.
— Отведите больного в палату, — приказал Орочимару и, подхватив принесенную Кабуто инъекцию и шприц, оставил Кисаме в кабинете, где тот черным по белому в официально открытой медицинской карте пациента номер 60 закончил описывать картину болезни с окончательным диагнозом.
Шизофрения.
— Я не один! Я не один! Я соврал! Я живу не один! У меня есть близкие!
Пациенты выглядывали из-за углов, кто боязно уносился прочь, кто с любопытством выходил в коридор, наблюдая, как по полу волокут извивающегося пациента в смирительной рубашке. Лицо его полностью закрыли черные пряди из растрепанного хвоста.
— У меня есть дядя! Учиха Мадара! Он будет искать меня и Саске! Вас всех засадят в тюрьму!
Учиху затащили в палату и бросили на койку.
— На живот или на спину? — спросил медбрат у вошедшего Орочимару.
— На живот.
Вытащив Итачи из рубашки, его закрепили фиксаторами за руки и ноги, так что он мог только дергаться и вопить.
— Кабуто, Обито в курсе? — как можно тише спросил главврач, пока закрепляли Учиху.
— Возможно, он частенько таскался все это время с Тсукури и Учихой, — также шепотом ответил правая рука.
— Нужно выяснить, что он думает по этому поводу. Найди его. И проконтролируй, чтобы Мадара-сан никогда не узнал об этом маленьком инциденте.
— Слушаюсь.
— Оставьте нас, — жеманным жестом Орочимару указал всем присутствующим на дверь. — Дальше я справлюсь сам.
Когда двери закрылись, Орочимару стряхнул волосы за спину и, положив инъекцию на прикроватную тумбу, принялся распаковывать шприц.
— Значит, я тебя насиловал?
Итачи молчал, у него сел голос, чтобы отвечать. Он лишь тяжело и сипло дышал, глотая слезы и сопли, исподлобья смотря, как ублюдок заправляет шприц.
— А я-то старался быть нежным. Даже следов на тебе не оставлял. Но придется для сравнения показать, что такое настоящее насилие. — И резко содрал больничные штаны вниз, оголяя ягодицы.
— Нет! Не смей меня трогать! Не оставляйте меня с ним! Кто-нибудь!
Внутримышечный укол, едкий
Итачи не спал. Слушал крики и бормотания умалишённых, не замечая, что и сам бормочет, что он не сумасшедший, что Саске жив, что все это не правда и просто страшный сон. Нет никакой Красной Луны, они с братом дома, родители живы. И они счастливы. Нет никаких фаз, вакцин и раздирающей боли в анусе. Нет никакой палаты, где единственный источник света из маленького окошка под потолком, куда бьются ветки. Итачи лежал на спине, смотря на пляшущие тени на стене. Орочимару все-таки перевернул его и отстегнул. Теперь он понимал Саске, узнав, что такое вкус спермы во рту. Саске был не прав. Молоко в столовой намного лучше, пускай оно немного и прокисшее.
Тень в виде крыльев отделилась от стены, двинувшись в его сторону. Учиха зажмурился, хватит с него галлюцинаций на сегодня. Кровать прогнулась, наверняка он сам просто пошевелился. Или ему показалось. Психам вечно что-то кажется. Например, когда открываешь глаза, а над тобой нависает, опершись ладонями о простыни, молодая девушка и пристально-пристально смотрит в глаза.
— Ты правда меня видишь, Учиха-старший?
— Да, — устало прохрипел Итачи, ему уже надоело удивляться. — Ты ангел?
— Мое имя Конан Хаюми. И я покончила с собой десять лет назад. Приятно познакомиться.
====== Глава 7, у которой галлюцинации. ======
Десять лет назад Конан Хаюми покончила с собой, не осознавая, что свела счеты с жизнью не только своей, но и чужой.
Небо не плакало: висело хмурой тучей, закрывшей звезды и луну, погрузившей тихий дворик спального района в черное одеяло.
Яхико не знал, сколько простоял на балконе, сжимая перила и смотря в одну точку. Где-то там, внизу, так далеко и одновременно близко лежало тело. Тело близкого человека, которого он не смог спасти. Даже не пытался. В прострации и исступлении, покачиваясь из стороны в сторону, молодой человек вернулся в комнату, позвал свою девушку по имени. Но Конан не откликнулась. Даже Нагато не было на месте. Не дождавшись лифта, Яхико медленно брел по ступенькам, глядя, как одна ступень сменяется другой. Он так и смотрел бы в одну точку, но лестница закончилась, и в лицо ударила холодная пощечина ветра, пропитанная запахом смерти.
В свете уличного фонаря, на смертельный огонь которого летели суицидники-мотыльки, Конан выглядела поистине прекрасно. Красный ей всегда шел; Яхико заметил это еще в школьные годы, когда они учились в одном классе. Но сейчас красного казалось слишком много. Точно бархатная простынь, кровь растянулась под вывернутым в неестественной позе телом: руки и ноги распростреты, словно у поломанной тряпичной куклы. А грудь поднимается и опускается вниз под нажимом бледных рук Нагато.
— Нагато…
Нагато не слышал ни Яхико, ни трещащего уличного фонаря, ни доносящейся музыки с кафе в другом конце двора. Он продолжал делать массаж сердца и вдыхать в ледяные губы собственный кислород, как учили еще на первом курсе. У него даже была пятерка по оказанию первой помощи, и вот наконец-то его бестолковые знания пригодятся, чтобы спасти любимого человека.
Но Конан не шевелилась, лежала с закрытыми, как в глубоком сне, глазами, и при каждом толчке рук юноши, под её раздробленной головой раздавался шмякающий тошнотворный звук.