Психодиахронологика: Психоистория русской литературы от романтизма до наших дней

Смирнов Игорь

…в некоторой усредненной характерологии человека русской культуры присутствует глубокое пренебрежение к инстинкту, к любой неосознанной спонтанной силе <…> Ситуация давит на тип в русской культуре [193] .

Согласимся с этими суждениями как с феноменологически верными. Но они требуют ноуменологического дополнения. В духе психоаналитической диалектики следовало бы сказать, что антипсихологизм был защитной реакцией, посредством которой русская культурастаралась избавиться от своей идиосинкратичности, ослабить свою особость в отношении к общеевропейскойкультурной динамике, «снять» свою чрезмерную специфичность, сформировавшуюся тогда, когда Московское государство осталось после падения Византии единственным в мире самостийным православным регионом [194] . Русская культура была и есть гипертрофированно индивидуальной, и потому она жертвовала, чтобы компенсировать это положение дел, онтогенезом в пользу филогенеза.

193

А. Пятигорский, О психоанализе из современной России. (Буддистические

заметки). — Russia,1977, № 3, 32, 38.

194

Не случайно первое психологическое учение на Руси, созданное Нилом Сорским, возникает вскоре за тем, как турки заватывают Константинополь, и выступает в виде наставлений, требующих от личности преодоления «страстей», «помыслов», желаний, т. е. в виде саму себя отменяющей науки о психике; см. подробно: И. П. Смирнов, О древнерусской культуре, русской национальной специфике и логике истории,101. В аспекте автопсихоанализа нельзя не сказать о том, что наша книга представляет собой попытку «сверхкомпенсации» (если воспользоваться любимым термином А. Адлера) относительно русского антипсихологизма.

1.0.3.Вернемся к книге М. Нордау. При всех ее достоинствах ее объяснительная сила ограничена уже потому, что ее автор, первым открывший в культуре психотипологическое содержание, трактовал «конец века» — в соответствии с уникальностью своего взгляда — не как один из этапов в эволюции психизма, но как аномалию, психическую болезнь (порожденную «большим городом» [195] ). Чтобы психологизировать символизм вне оценочности, отбросив мысль о том, что культура может быть патогенной, нужно вначале рассмотреть его как одну из возможностей мышления о мире, равноправную с другими (предшествующей, реалистической, и последующей, авангардистской) возможностями.

195

Max Nordau, op. cit., 55 ff.

1.1.0.Символизм конституировал себя, отрицая реалистическую аналогию. Одним из системопорождающих отношений в постреалистическую эпоху была интранзитивность(если yRz, то неверно, что xRy и xRz). Мир данного и мир искомого (физическое и метафизическое, фактическое и гипотетическое, наблюдаемое и мыслимое, свое и чужое) регулярно связывались в символистских текстах так, что посредующее между двумя мирами звено подвергалось отрицанию. Иначе говоря, символизм брал под сомнение — будь то скепсис онтологического или аксиологического порядка — все то, что может быть понято как tertium comparationis.

Интранзитивность находила воплощение в ряде типовых сюжетов, повторяющихся в текстах символизма на протяжении всей его истории. Назовем некоторые из этих литературных ситуаций, довольствуясь минимумом иллюстративного материала:

1.1.1.

Фиктивное посредничество

. Эту мотивную парадигму образуют сочинения, которые описывают ошибку актанта, занятого поисками или выбором медиатора. Так построен, например, рассказ З. Гиппиус «Богиня» [196] . Студента Апостолиди (он же Пустоплюнди) влечет к себе «какой-то неизвестный мир». Студент обожествляет Павлу Сергеевну Крестовоздвиженскую (она же Попочка), видя в ней земное воплощение высшей (точно не определенной) реальности. Во время пикника Попочка падает в канаву — герою открывается, что его возлюбленная «равна ему, равна всем». Ложный выбор медиатора между известным и неизвестным мирами не означает, что самое высшая реальность отсутствует. Возможность познать ее не отнимается у героя вовсе. Текст завершается новой попыткой Апостолиди приобщиться сакральному и прекрасному — с этой целью он отправляется в Грецию созерцать античные руины [197] .

196

З. Н. Гиппиус, Новые люди.Рассказы, 2-е изд., С.-Петербург 1907, 61–85.

197

Понятно, почему символистские тексты сосредоточиваются на начальной фазе пути героя, а не на прохождении пути (соответствующие примеры разбираются в: К. Ф. Тарановский, Вдаль влекомые. Один случай полемики Блока и Белого с Вяч. Ивановым. — Slavica Hierosolymitana,1981, Vol. V–VI, 289–296). Под символистским углом зрения в пространстве-времени нет такого отрезка, который мог бы соединить отправной и конечный пункты движения (ср. реалистический эволюционизм). Герой, достигший цели, отбрасывается к началу пути. Историософия символизма, если она не предсказывает возвращения человечества в мифологическое прошлое, катастрофична: переход в будущее означает либо наступление хаоса (массы, зараженные манией противоречия, уничтожают в рассказе Брюсова «Республика Южного Креста» утопический город, которому предстоит быть отстроенным и обжитым заново), либо восстание мертвых (в «Красном смехе» Л. Андреева земля выталкивает из себя трупы, которыми заполняется земное пространство), либо воцарение нетворческих сил мещанства («Грядущий хам» Мережковского) и т. п. Символистам в высшей степени свойственна мезофобия — страх пребывания в центре притяжений и отталкиваний: ср. хотя бы стихотворение Блока «День проходил как всегда…», где лирический субъект бежит в иной мир из квартиры, в которую почта, телефон, посыльные и визитеры непрерывно поставляют разнообразную информацию.

Сходным образом конструируются произведения и многих других символистов, в том числе роман Сологуба «Мелкий бес». Учитель Передонов надеется на то, что его любовница Варвара выхлопочет ему у княгини место инспектора, однако посредническая функция Варвары — кажимость: письма княгини с обещанием протекции оказываются фальшивкой.

1.1.2.

Губительное посредничество

. Сюда относятся тексты, допускающие существование медиатора, но предупреждающие об опасности, которую влечет за собой контакт с ним. В новелле Сологуба «Маленький человек» чиновник Саранин, страдающий из-за маленького роста, покупает у армянина — посредника между сверхъестественным миром и повседневностью — чудесное лекарство, которое должно убавить размеры чиновничьей жены. По стечению обстоятельств Саранин сам выпивает эликсир и постепенно превращается в пылинку, которую уносит ветер.

Близкий сюжетный ход — в «Серебряном голубе» Белого. Поэт Дарьяльский верит в то, что «…в глубине родного его народа бьется народу родная и еще жизненно не пережитая старинная старина — древняя Греция» [198] . Посредующую между поэтом и народом роль играет сектантка Матрена. Любовь Дарьяльского к ней чревата смертельной опасностью: сектанты убивают поэта.

1.1.3.

Непознаваемое посредничество

. В рассказе З. Гиппиус «Сокатил» молодая хлыстовка после свального греха во время радений, получив половое удовлетворение, думает о том, что на нее снизошел Святой Дух, но не знает, кому из деревенских парней она обязана своим счастьем.

198

Цит. по: Андрей Белый, Серебряный голубь,Ann Arbor, Michigan (б. г.), 174.

Не поддающийся однозначной идентификации медиатор (который должен был бы связать ближнюю и дальнюю действительности) показан и в стихотворении Блока «Незнакомка» (расплывание облика «Прекрасной Дамы» мотивировано здесь опьянением лирического субъекта).

1.1.4.

Аннулированное посредничество

. Представление об этом простейшем случае интранзитивности дает рассказ Л. Андреева «Полет» («Надсмертное»). Удачливый летчик Пушкарев совершил уже двадцать восемь полетов. В двадцать девятый раз он решает не возвращаться на землю, устремляется ввысь и разбивается. Нежелание Пушкарева и далее связывать собой конечность (земное пространство) и бесконечность (космическое пространство) расценивается Андреевым как героический поступок.

В границах типовой ситуации одинаковые события могут полярно оцениваться авторами символистской эпохи и тем самым давать повод к интертекстуальной полемике. «Полет» [199] (1912–1914) — возражение на стихотворение Блока «Авиатор» [200] (1910–1912). Изображая вслед за Блоком авиационную катастрофу, Андреев переводит негативные блоковские коннотации в позитивные:

Летунотпущен на свободу<…> Как — чудище<…> Скользнул в воздушные струи -> …в вольном беге божественно свободнойсознавала себя воля, сама окрылилась широкими крылами (= бестиальное, монструозное vs. сверхчеловеческое);

Смотри: не дрогнувший пилот К слепому солнцунад трибуной Стремит свой винтовой полет <…> Потом — напрасно ищет око: На небе не найдешь следа…– > В это время он поднялся уже высоко, пропадал из глаз,и долго надо было скитаться взорами по небесному океану, слепнуть от солнечных лучей,искать и разыскивать среди огромных редких облаков, чтобы найти летящего(= потеря связи с человеческим миром, бесследность полета vs. временное исчезновение связи с наблюдателями);

В сплетеньи проволок машины Рука — мертвее рычага…– > И если переливалась живая кровь в горячих венах рук, то переливалась она и в дереве и в железе;на концах крыльев были его нервы, тянулись до последней точки, и концом своих крыльев осязал он сладкую свежесть стремящегося воздуха… (= человек как бездушный механизм vs. механизм, одушевленный человеком).

Аннулированному посредничеству теснейшим образом родственно полное отсутствие медиации. В повести Ремизова «Пятая язва» отсутствующей показана промежуточная инстанция между следователем и подследственным. «Законник» Бобров, совершив следственную ошибку, сокрушается: «Без переводчика, все мы без переводчика…» [201]

199

Л. Андреев, Повести и рассказы в 2-х тт,т. 2, Москва 1971, 217–234.

200

А. Блок, Собр. соч.,т. 3, 33–34.

201

А. Ремизов, Пятая язва,Берлин, Петербург, Москва 1922, 103.

1.1.5.

Скомпрометированное посредничество

— ситуация, особенно частая в творчестве Блока. В драме «Незнакомка» «дева-звезда», спустившаяся на землю, превращается в одну из заурядных посетительниц светского салона.

В этом же ряду расположены «Квадратные окошки» Анненского. Женский образ, принадлежащий прошлому и настоящему лирического субъекта, вырождается здесь в инфернально-мужской:

«А знаешь ли, что тут она?» «Возможно ль, столько лет?» «Гляди — фатой окутана… Узнал ты узкий след? Так страстно не разгадана, В чадре живой, как дым, Она на волнах ладана Над куколем твоим». «Она… да только с рожками, С трясучей бородой — За чахлыми горошками, За мертвой резедой…» [202]

202

И. Анненский, Стихотворения и трагедии,Ленинград 1959, 124–125.

Компрометация посредничества производится, как видно, минимум двумя путями: во-первых, за счет того, что медиатор утрачивает билатеральность и оказывается — в результате метаморфозы — сопричастным не двум мирам, но одному — «низкому», посюстороннему (Блок); и, во-вторых, за счет подмены истинного медиатора ложным (Анненский). Второй путь использовался символистами для создания карнавально-комических текстов. В рассказе Ремизова «Чертик» старшие персонажи собираются в домашней молельне в ожидании, что Бог явит им дьявола, с которым они вступят в борьбу. Во время масленицы младшие персонажи устраивают розыгрыш, прилепляя к иконе игрушечного чертика. Старшие принимают подделку за живого посредника между потусторонним и наблюдаемым.