Психодиахронологика: Психоистория русской литературы от романтизма до наших дней
Шрифт:
1.1.6.
1.1.7.Само собой разумеется, что перечисленные и иные формы интранзитивности встречаются в символистских текстах не только по отдельности, но и в сочетании друг с другом. К примеру, «Световая сказка» [203] Белого комбинирует ситуации фиктивного и губительного посредничества. Ребенком герой этого рассказа пытается получить в обладание предметы, равно относящиеся и к земному, и к небесному: среди прочего, он собирает воду из луж, в которых отражается солнце, но вместо «золотой водицы» обнаруживает дома «мутную грязь». В зрелости герой влюбляется и, доказывая возлюбленной, что и он, и она —
203
Андрей Белый, Рассказы,gesammelt und eingeleitet von R. E. Peterson (= Slavische Propyl"aen, Bd. 141), M"unchen 1979, 11–12.
204
Подробно о мотиве солнца у Белого см.: А. В. Лавров, Мифотворчество «аргонавтов». — В сб.: Миф — фольклор — литература,Ленинград 1978, 143 и след.
Я остался в голубом, Ласковом безмолвии. Я молчал. Я добился своего. Мне оставалось только умереть от счастья.
1.2.0.Наряду с негативной программой символизм выдвинул и позитивную. Диахронические системы являют собой с логической точки зрения композиции, составленные из согласованных между собой отношений. Отрицание медиации предполагает, что явления соотносимы друг с другом вне зависимости от того, имеют ли они общий материальный элемент resp. общий признак. Чтобы связать предметы, не нужно указывать на основание связи, не нужно ее аргументировать. Их соотносимость не определяется их качествами. Поэтому всё сопряжено со всем. Релевантна связь как таковая, не имеющая никакой более точной характеристики. Мир панкогерентен [205] .
205
Всякая диахроническая система располагает двумя возможностями отрицать предшествующий смысловой ансамбль: контрадикторной и контрарной. То, что мы называем «негативной программой символизма», представляет собой контрадикторное отрицание реалистического смыслопорождения — место реалистической транзитивности занимает утверждение: «неверно, что у и z связаны через посредующее звено х» (х vs. (-х)). То, что было названо «позитивной программой символизма», результирует в себе контрарное отрицание главенствующего в реализме принципа: «верно, что у и z связаны между собой без посредующего звена х’ (х vs. x 0)». К проблеме контрадикторных и контрарных отрицаний ср.: И. Н. Бродский, Отрицательные высказывания,Ленинград 1973, 83 и след.; Е. Е. Harris, Formal, Transcendental, and Dialectical Thinking.Logic and Reality, New York 1987, 158. В прагматическом плане контрадикторные и контрарные высказывания различаются между собой так же, как невыполнение приказа и нарушение запрета: «Ein neinals Antwort auf einen Befehl oder ein doch(= Neg (Neg)) als Reaktion auf ein Verbot ist semantisch auf den im Befehl bzw. Verbot eingebetteten Handlungsplan bezogen ( Nein, ich gehe nicht ins Badezimmerbzw. Ich gehe d'och ins Badezimmer)<…> Die Nichtausf"uhrung einer befohlenen Handlung und die Dochausf"uhrung einer verbotenen sind Verhaltensanaloga zu einigen Verwendungsarten der sprachlichen Negation.» <подчеркнуто автором. — И.С.>(Gerhard Stickel, Einige syntaktische und pragmatische Aspekte der Negation. — In: Positionen der Negativit"at.Poetik und Hermeneutik, Bd. VI, hrsg. yon H. Weinrich, M"unchen 1975, 38).
Это убеждение разделяли символисты как первого, так и второго призывов. В статье «Искусство наших дней» Сологуб писал:
…все предметы становятся <…> знаками некоторых всеобщих отношений <…>, многообразными проявлениями мирообъемлющей общности [206] .
По сути ту же мысль высказал и представитель «младших символистов», Вяч. Иванов, в «Символике эстетических начал»:
В мире — круговая порука живых сил… [207]
206
Ф. Сологуб, Искусство наших дней. — Русская мысль,кн. XII, Москва, Петроград 1915, 36.
207
Вяч. Иванов , По звездам,23.
В интранзитивной действительности искомое имело вид либо недостижимого, либо невыразимого, неназываемого (откуда символистская поэтика намеков). Путь к сфере, сопряженной с данной, был заблокирован негативным resp. негируемым медиатором. Об ином можно было сказать, что оно есть, но при этом нельзя было сказать либо о том, какая операция позволяет им овладеть, либо о том, что оно собой представляет, — ср. хотя бы некоторые из характеристик Апостолиди в рассказе «Богиня»:
Всегда только непонятное и необъяснимое имело силу давать ему радость <…>.
…ему хотелось, чтобы еще где-то было небо, другое — ему казалось мало одного <…>.
Никаких определенных мечтаний он не имел
…он чувствовал, что есть, есть тот мир, куда его влечет, и
куда он не знает дороги.
Как вспоминал, подводя итоги символизму, Ходасевич,
…жили мы в двух мирах. Но не умея раскрыть законы, по которым совершаются события во втором, представлявшемся нам более реальным, нежели просто реальный, — мы только томились в темных и смутных предчувствиях [208] .
В панкогерентной действительности специфика искомого опричинивалась тем, что здесь не существовало лишь какой-то одной области значений, соответствующей данной. Реалия, взятая как тема текста, корреспондировала сразу с множеством иных реалий. Такого рода корреспондирование было двояким:
208
В. Ф. Ходасевич, Некрополь.Воспоминания, Paris 1976, 102–103.
1.2.1.1.Искомое множество могло принимать форму универсального, стремящегося в пределе к тому, чтобы охватить самые разные элементы мирового целого. Вот как формулировал эту идею Брюсов:
Я все мечты люблю, мне дороги все речи, И всем богам я посвящаю стих. [209]Будучи подчинен этой установке, текст проектирует изображаемый в нем мир в будущее с тем, чтобы исчерпать изображаемое, приписать миру финальность, провести ту границу, за которой начинается хаос (откуда, собственно, и берется «декадентство», констатирующее убывание культуропорождающей энергии, нарастание энтропии). По словам Белого,
209
В. Брюсов, Собр. соч.,т. 1, Москва 1973, 142.
Вершина всякого символа — о последнем, о конце всего. [210]
Когда же за точку отсчета принимается прошлое, тогда текст, подразумевающий всесвязность, обязан идти к современности от мифа, от самой ранней концептуализации обсуждаемого предмета [211] . Вот почему для Белого нет разницы между мифологией и художественной деятельностью:
Создание словесной метафоры (символа, т. е. соединение двух предметов в одном) есть цель творческого процесса; но как только достигается эта цель средствами изобразительности и символ создан, мы стоим на границе между поэтическим творчеством и творчеством мифическим… [212]
210
Андрей Белый, Арабески,124. О хорошо известной апокапиптичности символистского мировидения см. подробно: Samuel D. Cioran, The Apocalyptic Symbolism of Andrej Belyj,The Hague, Paris 1973, passim; Aage A. Hansen-l"ove, Apokalyptik und Adventismus im russischen Symbolismus der Jahrhundertwende(in press).
211
Обусловленность символистской мифопоэтичности идеей всесвязности подчеркнута в: З. Г. Минц, О некоторых «неомифологических» текстах в творчестве русских символистов. — Творчество А. А. Блока и русская культура XX века.Блоковский сборник, III, Тарту 1979, 88 и след.
212
Андрей Белый, Символизм.Книга статей, Москва 1910, 446.
Пространственному мышлению символистов свойственная им мегаломания диктовала космическую масштабность:
…темы космические стали главным содержанием поэзии, —
констатировал Вяч. Иванов [213] . В коммуникативном плане символистский текст мог строиться как апелляция к Богу — к тому лицу, которое трансцендирует собой все сущее; по заявлению З. Гиппиус,
…мы, современные стихописатели <…> молимся — в стихах, как умеем… [214]
213
Вяч. Иванов, Борозды и межи.Опыты эстетические и критические, Москва, кн-во «Мусагет» 1916, 132.
214
З. Н. Гиппиус, Собр. стихов,Москва, кн-во «Скорпион» 1904, II–III.
Художник, который имеет дело с панкогерентной действительностью, необходимо осознает всю ее без исключений как поддающуюся эстетизации и тем самым абсолютизирует свою собственную активность, сообщая ей характер единственно значимой среди прочих способов самовыражения личности (по известной формуле Брюсова, «…всё в жизни лишь средство Для ярко-певучих стихов…» [215] ). Коль скоро в литературном произведении моделируется универсум во всем его объеме, художник вступает в соперничество с Богом и превращается, как об этом пишет Белый, в демоническую фигуру:
215
В. Брюсов, Собр. соч.,т. 1, 447. О символистском «панэстетизме» см. подробно: З. Г. Минц, Символ у А. Блока. — Russian Literature,1979, VII-3, 198–199; A. A. Hansen-L"ove, Zum "asthctischen Programm des russischen Fr"uhsymbolismus. — Sprachkunst.Bcitr"agc zur Literaturwissenschaft, Jahrgang XV, 2. Halbband (= "Asthetik der Moderne), Wien 1984, 295 ff; Aage A. Hansen-L"ove, Der russische Symbolismus.System und Entfaltung der poetischen Motive, I Band: Diabolischer Symbolismus, Wien 1989, 61 ff.