Птицеферма
Шрифт:
— Но я же не виновата. Я хотела как лучше! — часто моргает. — Пощади, Филин, — и бросается ему в ноги, обнимает колени. Как однажды мои — на кухне.
Было бы мне ее жаль после всего услышанного, не будь она в положении? Сомневаюсь.
Ник расплетает наши пальцы и притягивает меня спиной к своей груди, обнимает. Он тоже понимает, что сейчас что-то произойдет.
Филин отталкивает от себя Олушу ногой. Не бьет, но отпихивает, как бродячую кошку, потеревшуюся об его штанину.
— Розги, — сообщает холодно. — Пять раз. И предупреждение: еще один
Впиваюсь пальцами в предплечье Ника.
По рядам проходит гул неодобрения.
— Пороть? Беременную? — зычный голос Чайки хорошо различим на фоне других.
И впервые мне не хочется закрыть шумной женщине рот.
— Прекратить! — рявкает Филин, потому что все продолжают говорить одновременно. — Немедленно!
— Пощадииии! — пищит Олуша у его ног, подползая к Главе по земле и норовя опять обнять его колени.
— Тишина! — кричит тот ещё громче, снова отпихивая приговоренную прочь.
Наконец, его окрик срабатывает: люди замолкают, даже Чайка. Однако ее брови воинственно сдвинуты, ясно говоря, что их обладательница высказала ещё далеко не все.
— Пощадиии! — продолжает жалобно доноситься снизу. — Поща…
— Еще звук — и ударов будет десять, — с садистским наслаждением предупреждает Глава.
Олуша прерывается на середине слова; сидит на земле и молча давится рыданиями. Боится, она все ещё за себя боится.
Тем временем ищущий взгляд Главы проходит по рядам. Раньше приговоры приводили в исполнение Тетерев или Момот, наши главные палачи. Теперь же не осталось ни того ни другого.
Взгляд Филина мечется от лица к лицу, выискивая желающих. Но таких не находится.
Вздрагиваю, когда пристальный взор главы останавливается над моей головой.
— Пересмешник, приведи приговор в исполнение.
Он спятил? Это моя первая мысль. Проверяет лояльность и наносит превентивный удар — вторая.
— Нет, — спокойно отвечает Ник.
Глаза Филина мстительно сужаются.
— Что значит — нет? — переспрашивает ласково.
— Только то, что, согласно твоим же словам, мы все здесь одна большая дружная семья. А я не согласен бить членов своей семьи.
Готова расцеловать Ника прямо сейчас. Без шуток. Никогда не видела, чтобы кто-то ловил Филина на его же словах.
— Момот тоже был твоей семьей? — негромко бормочет стоящий через два человека от нас Пингвин.
Вероятно, он рассчитывает тоже продемонстрировать свое остроумие, но выходит иначе. Впрочем, как всегда с Пингвином.
— Мы это обсудим, — обещает Филин Нику и переключается на только что привлекшего к себе его внимание мужчину. — Пингвин, тогда ты.
Вечно румяная физиономия моего бывшего сожителя бледнеет так резко, будто в нее плеснули белой краской.
— Чего я-то? — бормочет. — Она же это… беременная.
Верно, Пингвин же говорил о том, что мечтает о сыне.
Филин скрипит зубами, но не настаивает. После ответа Ника сложно приказать пороть «ближнего своего».
— И с тобой обсудим, — обещает. — Ворон! —
— Только попробуй! — взвизгивает Чайка и виснет на руке у своего мужчины. — Не хочет эта дура рожать, передумает еще! Нельзя ее!
Ворон морщится и высвобождает руку. Но не для того, чтобы отделаться от препятствия, а чтобы показать Главе, что решение принято им самим, а не его женщиной.
— Я не стану пороть беременную, — отвечает твердо. — Замени наказание.
— Верно! Дети — это чудо! Это дар! Бог нас так благословил! — на одном дыхании выпаливает Чайка, окрыленная поддержкой сожителя. Тот решительно отодвигает ее себе за спину, чтобы не шумела.
Однако менять вид наказания Филин не намерен. Опасается, что жители Птицефермы решат, что, сумев однажды повлиять на его решение, они смогут это и вновь, и тогда Главу уже не будут бояться, как раньше. Авторитет Филина построен не на уважении, а на чистом страхе. Одна поблажка — и иллюзия могущественности рассеется.
— Ибис? — выбирает новую жертву.
Тот тоже не выглядит довольным. Не отказывает, но и не спешит хвататься за розги.
— Никто не будет пороть беременную женщину! — вдруг громко заявляет Сапсан, отстраняя от себя Рисовку и делая шаг вперед. — Это наше общее решение.
— Общее! — успевает воинственно выкрикнуть Чайка, пока Ворон вновь не задвигает ее себе за спину.
— Что? — у Главы такое лицо, будто он не верит своим ушам. — Это бунт?
Сейчас в круге Филин, Сапсан и Олуша. Мужчины борются взглядами, правда, Главе приходится смотреть на противника снизу вверх. Сапсан выше и крупнее. Он напоминает мне древнегреческого бога: широкие плечи, узкие бедра, развитая мускулатура, крупный нос с горбинкой, волнистые светлые волосы, в которых для полного соответствия не хватает лаврового венка.
— Это наше общее решение, — отрезает Сапсан. — И тебе придется с этим смириться.
— А ты кто такой, чтобы озвучивать общие решения? — пренебрежительно интересуется Глава. — Ворон, Ибис! — оглядывается на своих помощников. — У нас бунт! Это недопустимо! Взять его!
Мужчины переглядываются. Да, они не согласны с решением наказать Олушу розгами, но их верность Филину никуда не делась.
Ворон и Ибис послушно шагают по направлению к Сапсану.
— Не сопротивляйся, — советует Ворон.
И вдруг крик из «зрительного зала»:
— Это он убил Чижа!!!
ГЛАВА 37
— Это он убил Чижа!!! Филин убил Чижа! Не трогайте Сапсана! — отчаянно кричит Рисовка, так громко, что закладывает уши.
Еще крик дает эффект разорвавшейся бомбы. Все приходит в движение.
— Чижааа?! — взвизгивает Кайра.
— Вот это обвинение! — в восторге восклицает Чайка.
Больше не разобрать, потому что все говорят одновременно. У меня вообще создается впечатление, что в этом гомоне молчим только мы с Ником.