Птицы меня не обгонят
Шрифт:
Я запер за собой двери.
В последнее мгновенье я услыхал его слова, но оборвал фразу, прихлопнув дверь.
— Оставь его, Милена!
Я опять разделся до самых трусов и развалился на застланной покрывалом кровати. Кто-нибудь обязательно должен прийти, взяться за ручку двери и позвать: «Гонза!» — или хотя бы заглянуть в замочную скважину.
Но они, видимо, отлично обходятся без меня. Я разглядываю обшарпанный потолок и думаю, чем мог понравиться маме этот человек?
Я не разглядел даже, какие у него глаза. Кажется, синие. Ну и ручищи! На такие надо выдавать разрешение,
Не хотелось бы мне получить от него оплеуху. От меня осталось бы только мокрое место… Мама его, кажется, любит. Больше, чем меня?
13
Они ушли в кино. Вскоре ко мне явилась бабушка. Белый фартук она сняла, а вместе с ним и слащавую растерянную улыбку.
— Ты вел себя, как неотесанный грубиян!
Я отвернулся к стене. Она заметила, что я валяюсь на постели в трусах, и сказала:
— Ступай оденься! Как тебе такое в голову пришло? Что подумает Владимир?
«Она называет его Владимир, как мама», — тут же мелькнуло у меня в голове.
— Он скажет, что мы с тобой не можем справиться, что ты — балбес, которого мы не сумели воспитать.
— Он пришел не ко мне, а к маме! — проворчал я.
— А ты — мамин.
Она еще долго что-то гудела, но я не отвечал. Я думал совсем о другом.
…Я осторожно спускаюсь по отвесному склону вулкана. В руке у меня короткий щуп, на спине кислородный прибор. Мне необходимо пробиться как можно ближе к жерлу кратера, который беспрерывно извергает густой поток лавы. Там, внизу, рождаются волшебные кристаллы, я должен вырвать их у вулкана и перетащить в безопасное место. Жар становится все невыносимей. Я закрываю лицо куском ткани, которую на всякий случай держу в кармане. Несмотря на черные очки, пламя слепит меня. Еще никому не удавалось вырвать у вулкана кристаллы, у них даже названия нет. Но я не могу лезть дальше. Мне надо вернуться. Вулкан сильнее меня, моей мечты и решимости…
Мама вернулась домой около одиннадцати. Она не стала зажигать свет — наверное, чтоб не будить меня. Тихонько подошла к постели, нагнулась ко мне и шепнула:
— Гонза, ты спишь?
Я притворяюсь, будто сплю мертвым сном. Мама уходит в кухню и еще долго разговаривает с бабушкой. И тут я вдруг засыпаю. Я так и не знаю, когда легла мама.
14
Утром я выскочил из дому как обычно, в двадцать минут восьмого. Я бегу в школу раньше, чтоб обсудить с ребятами массу чрезвычайно важных вещей еще до того, как откроют дверь и нас впустят. Возле ворот нашего дома меня вдруг останавливает соседка и здоровается первая, я даже не успеваю буркнуть свое обычное «драсте!»
— Здравствуй, Гонзичек, — улыбается она мне, будто я — не я, а торт-эскимо, — уж не проспал ли?
— Нет, пани Мотейлкова, — отвечаю я, — я всегда так бегу! — и собираюсь лететь дальше.
Но она вдруг делает поворот направо и загораживает мне дорогу.
— Мне показалось, что у вас вчера были гости? Знакомые, да? Я ведь не ошиблась? Бабушка тащила две сумки, я ее видела, как раз после полудня! Сейчас все так дорого, продукты влетают в копеечку, разве проживешь на ее пенсию… Хорошо, хоть твоя мама прилично
Безотказно действующий скорострельный пулемет!
— Что вы, пани Мотейлкова, совсем наоборот! — отвечаю я загадочно.
Она нервно дергает плечом и переступает с ноги на ногу.
— Ну, ну, а кто же?
— Нельзя говорить… мне не велели, — уклоняюсь я.
Она поощрительно улыбается и сообщает, что умеет держать язык за зубами.
Я наклонился почти к самому ее уху и зашептал:
— Иностранец, пани Мотейлкова.
— Ну?.. — выдохнула она.
— Жутко богатый…
— Да что ты!..
— Ясное дело. Вы знаете, где Кувейт, пани Мотейлкова?
— Нет, Гонзичек, не знаю…
— На Арабском полуострове. Там добывают нефть. Вы вчера ничего не унюхали?
Она недоверчиво глядит на меня.
— Нет… А что?
— По всему дому несло… вроде бы бензином, а может, и нефтью! От них всегда так пахнет. А перстни на нем заметили? Нет? На каждом пальце вот такое колесо. Ну просто золотые оковы, пани Мотейлкова…
Она причмокнула губами и покачала головой.
— Ишь ты! — сказала она наконец, явно приглашая меня продолжить рассказ. Ее, безусловно, занимало мое сообщение.
— А деньжищ у него! Влез он в карман, а там… — Я махнул рукой, будто не осмеливаясь описать тех залежей долларов, фунтов и франков, которые таились в его карманах.
— Он к маме пришел?
Я многозначительно прищурил левый глаз:
— Конечно.
Соседка зажала рукой рот, словно страшась вымолвить ужасную догадку.
— Уж не собираются ли они… — не удержавшись, выкрикнула она.
— Собираются! Собираются пожениться! — сказал я спокойно, с такой уверенностью, словно речь шла о том, что в мясной лавке продают печенку.
— Боже ты мой! А когда?
— Через две недели, — ответил я с готовностью и добавил: — А потом мы переедем!
— Куда? К нему?
— В Кувейт! — уточнил я.
Больше я не мог задерживаться. Наверное, уже пробило полвосьмого. У соседки, конечно, были в запасе еще тысячи вопросов, но я поспешно проскользнул мимо нее, воспользовавшись тем, что она, предавшись раздумью, освободила мне лазейку между своим боком и стеной. Я даже не попрощался. Все равно днем она меня перехватит. Миллионер из Кувейта не даст ей покоя.
Я, конечно, переборщил. Хотел сорвать раздражение на ни в чем не повинном человеке. Возмездие заставило себя ждать не более двух часов. Через два часа была математика. Я не выполнил домашнего задания. Вчера из-за всех этих треволнений у меня все вылетело из головы, я просто забыл заглянуть в портфель. А перед уроками про задание не было и речи. Мы беседовали о футбольной системе 4–3—4 игрока и о тяжелой участи обоих крайних. В ту минуту, когда мы обсуждали вопрос, кого из игроков «Славии» следует выдвинуть в сборную страны, школьный сторож уже отпер двери. Мы как бешеные ринулись в помещение, стараясь избежать подзатыльников, которые сторож щедро отвешивал каждому, у кого ботинки в грязи.