Птицы поют на рассвете
Шрифт:
— Ирка!
— Олька!
Кастусь молча стоял возле них, теперь он вытирал рукавом глаза.
— Ты ж как тут, дочка? — произнес он наконец. Он обнял Олю, и видно было, как пальцы его дрожали. — Ты ж тут — как?
— В Ручьи ходила. — Оля плакала.
— В Ручьи? — Кастусь убрал руки с ее плеч. Изумленно смотрел на нее, словно о чем-то необычайном сказала. Глаза округлились, стали красными, заморгали.
— Ох, Ирочка… Если б видела… — снова припала Оля к Ирине. — Сидит, мертвый, на лавке, голова на столе. В шапке, одетый… Глаза
— Нечипор… — пошевелил губами Кастусь.
— А избу сожгли вашу. Кусок крыльца только не догорел. — Из Олиных глаз еще не ушло то, что недавно видели они там, на хуторе. — И Полкан у крыльца. Отощал, дикий…
— Полкан? — дрогнул голос Кастуся, будто очень давнее и горестное напомнила.
И Оля, и Ирина, и Кастусь рассеянно смотрели по сторонам, они избегали встретиться глазами, так тяжело было сейчас каждому. В эту совсем чужую им местность, где ничто не могло коснуться их памяти, Оля принесла все: и Ручьи, и болото за хутором, и родные избушки, и Полкана у крыльца… И это было невыносимо.
Оля уже не плакала. Черты ее лица проступали резко, оно стало подвижным, решительным, жестоким даже, показалось Ирине. Такой Оли она не знала.
— Мы думали, тебя в Германию угнали, — сказала.
— Нет. Выпуталась.
— Где ж ты теперь?
— А в «Шпрее». Ресторан такой в городе. Хороший ресторан. Официанткой я там.
— Немцам прислуживаешь? — удивленно спросила Ирина.
— И немцам. Не будем об этом, Ирка, да?
— Не будем, — холодно согласилась Ирина.
— А ты где пристроилась?
— Как тебе сказать, — потупившись, пробормотала Ирина.
— Поняла. Не говори.
Что-то оттолкнуло Ирину от Оли. «Этот ресторан»…
А Оля:
— Будешь в городе, заходи в «Шпрее». Уж так угощу! Бываешь в городе?
Ирина мучительно молчала.
— Поняла. Не говори.
Ирина сдержанно:
— Как-нибудь навещу тебя…
Попрощались.
— Ну, бывай, дочка. — Кастусь взял в руки вожжи. Телега тронулась.
Через несколько минут Ирина оглянулась: Оля шла медленно, нагнув голову.
В лагерь вернулись засветло. Стали выгружать снарядные гильзы, патронные ящики, каски…
— Да, — сказал Кирилл Ирине, — инвентарь подходящий. Самый что ни на есть бытовой.
О, эти бензиновые бочки! В них прорезали отверстия для топки, и получились чудесные печки, а оцинкованные ящики из-под патронов — какие трубы сделали из них!
В землянках затопили: хатой запахло.
А снарядные гильзы! Лампы же. Настоящие лампы! Сплющенные края держали самодельные фитили из обрывков шинели, и столько света разливали они в землянках! И стекло для окошек. Паша достал где-то, а когда зажигали свет, окошки прикрывали плащ-палатками и ватниками.
А еще — баня.
— Канительная штука, — морщился Кирилл. — Но делать надо. Не намоешься от костра.
— Говорил
Два дня с Толей Дуником строил он баню в овраге, где били родники. На разрушенном спирто-водочном заводе отыскали котел, вмазали в печку, которую сложил Кастусь. Приволокли пластины от старых борон и булыжники. Пластины выложили на топке, а булыжники — поверх пластин. Когда булыжники накалялись, лопатой сбрасывали их в бочку с водой. Эх, и парок бил оттуда! Пригодились и каски, подобранные у Лоркиной Горки. Вместо шаек были.
Выкопали и просторную землянку-столовую. Посередине, как бронзовые колонны, выступали четыре сосновых столба, поддерживавшие накат. Стены завесили парашютным перкалем, и белая, будто из мрамора, землянка казалась уютной.
На войне свои радости.
25
Давно остались позади Журавлиные кочки, и большая березовая роща, подходившая почти к самой железнодорожной насыпи, — в темноте напоминала она белую стену, — миновали и лесное болото, в которое Кирилл, Якубовский и Толя Дуник едва не угодили. Под утро вышли в молодой ельник.
Ложбина, из которой Кирилл недавно наблюдал движение машин с бочками к смолокурне, находилась неподалеку. Мост он хорошо помнил. В ельнике остановились и все утро присматривались, как охраняется дорога на участке Шахоркина моста.
Якубовский достал из кармана брюк кусок мяса, завернутый в бумагу, ножом разрезал на три части, из другого кармана вынул вареные картофелины — по две каждому, разделил оставшуюся краюху хлеба. Ели с удовольствием, потом опорожнили фляги. У воды был затхлый и слишком пресный вкус.
До железнодорожного полотна метров двести. Самое главное — засечь, сколько времени идет патруль от бункера до моста и от моста до будки у переезда — километра два, немного больше, и обратно, через какие интервалы следовали поезда.
Все сходилось со схемой, которую передал Кириллу Иван.
Дело, пожалуй, ясное, можно возвращаться в лагерь.
Кирилл увидел трех ремонтных рабочих, они несли лапчатые ломы, гаечные ключи и шли мимо ельника. «На работу, — подумал Кирилл. — Странно, дорога-то лежит ниже ельника…» Он выглянул из-за скрывавших его елок.
— Здорово, братки.
Ремонтники встревоженно повернулись на голос.
— Здорово, — сдержанно обронили они и покосились на Кирилла.
— Э, братки, — сделал он вид, что не заметил этого, — хотел спросить, как на дорогу выбраться, да сами, вижу, без пути топаете. Что так?
Они не откликнулись. Один был седой и длинный, шел он посередине.
— Мне-то сбиться не хитро, — насмешливо продолжал Кирилл. — А вот вы, видать, местные, а тоже пробираетесь, где придется.
— Так вот, братка… — приблизился седой к Кириллу. Лицо его уже не выражало тревоги. — Так вот, по обе стороны железной дороги немцы запрещают подходить в полотну. Потому и жмемся к лесу.