Пугачев и его сообщники. 1773 г. Том 1
Шрифт:
Таким образом, взаимные пересылки и бесконечные переговоры не приводили ни к каким результатам; обе стороны были настолько напряжены и возбуждены, что не хотели уступить друг другу, и генерал-майор Траубенберг признал необходимым послать еще раз атамана Донского с категорическим требованием, чтобы казаки, повинуясь высочайшей воле, назначили команду в Кизляр, разошлись бы по домам и не подвигались вперед толпой, а в противном случае он будет стрелять из пушек [110] .
110
Рапорт Данилы Донского генералу Рейнсдорпу от 17 февраля 1773 г. // Московский архив Главного штаба; Рапорт Дурново, августа 1772 г. //Военно-ученый архив, д. № 104, л. 17; Записки Маврина // Памятники новой русской истории, ч. II.
Выслушав Донского, казаки решили прекратить переговоры.
– Более пересылки мы иметь уже не будем, – сказал сотник Краденов, – но на начинающего Бог!
С этими словами казаки заставили попа Михаила Васильева служить молебен о даровании победы, подняли три образа: из-за престола Кирсановской церкви, явленный в семействе Бирюковых, и чудотворный Спасителя, бывший в доме Глуховой, и за образами намерены были двинуться к войсковой избе. Казаки разделились на две партии: одна пошла по Большой улице, а другая – по Ульяновой [111] . Сознавая, что дело доходит до беды, Шигаев упросил войско потерпеть, пока он сходит еще раз к Дурново. Взяв с собой все три образа, которые несли старики, Шигаев пошел вперед и не видал, что позади его народ пробирался возле стен, опасаясь идти посредине улицы. Но едва Шигаев дошел до соборной колокольни, как по приказанию генерал-майора Траубенберга последовал выстрел, за ним другой, третий…
111
Показание сотника Петра Краденова // Московский архив Главного штаба, оп. 93, св. 492.
Толпа бросилась вперед; произошла всеобщая свалка, «и дошло до того, что, будучи в сем замешании, – доносил Данила Донской, – не могли мы узнавать уже друг друга». Казаки быстро овладели орудиями, повернули их против регулярной команды и, произведя несколько выстрелов, побили много солдат и послушных казаков. Забравшись в избы и амбары вблизи войсковой канцелярии и порохового погреба, наступающие открыли огонь из ружей. При первых выстрелах был ранен Суетин, который и был отведен в богадельную избу. Учащая огонь, казаки наступали на регулярную команду с разных сторон, и генерал-майор Траубенберг, видя невозможность устоять против напора столь многочисленной толпы, после некоторого сопротивления с небольшим числом солдат стал отступать ко двору сотника Симеона Тамбовцева, где сперва был ранен пулей в правую руку, а потом при входе на крыльцо изрублен саблями [112] . Капитан Дурново при начале дела находился не вместе с Траубенбергом, а стоял за орудиями, поставленными саженях в десяти от главного фронта. Когда большая часть прислуги при орудиях выбыла из строя, убитыми или ранеными, Дурново хотел идти на соединение с Траубенбергом, по не застал уже его на месте и был окружен толпой человек в сорок. «Один из них замахнулся разрубить мне саблей голову, – писал Дурново в своем донесении [113] , – но я, уклонясь, подставил ему правую свою руку, которую он и разрубил, а потом и голову в трех местах разрубили и в спину ранили копьем, от чего я упал замертво; видно же, что и больше они меня рубили и кололи, потому что платье во многих местах прорублено и проколото; после того били меня смертельно дубьем и всяким дрекольем, что у кого в руках было». Дурново был бы, конечно, убит, если бы на место происшествия не подошел Шигаев.
112
Рапорт прапорщика Евтюгина от 22 января 1772 г. // Московский архив Главного штаба, оп. 93, св. 492.
113
Военно-ученый архив, д. № 104 (А), л. 17.
– Что вы это, проклятые, делаете, – закричал он, расталкивая толпу, – какого человека бьете? Ведь ежели он умрет, так государыня всех нас за него перевешает.
Эти слова, в которых так и слышится то первенство, которое признавали казаки за Дурново пред Траубенбергом, остановили преследователей [114] . Прекратив побои, казаки стали поднимать Дурново, «и как я встать уже был не в силах, – доносил он, – то ухватили за волосы и, таскавши на месте, потащили к войсковой канцелярии сажен с семьдесят и, брося в холодную тюрьму, двери заперли, где я лежал часа четыре без памяти; наконец, почувствовал, что озяб, и пришел несколько в память. В то время слышал я, что неоднократно приходили к тюрьме той, где я лежал, и кричали: конечно, он жив, надобно его приколоть, и в двери ломились, но дверь была заперта и, как видно, что они ключа не нашли».
114
Хотя Дурново в своем рапорте и писал, что обязан жизнью, «как после я о том сведал», казаку Григорию Кабанову, но этого нельзя признать справедливым. По показанию большинства, это был Шигаев, который за этот поступок был освобожден Военною коллегией от наказания и тем навлек на себя нерасположение товарищей. Казаки войсковой стороны считали его с этого дня передавшимся на сторону старшин и впоследствии сторонились от него.
Вечером пришел к Дурново казак войсковой стороны Савелий Фомичихин и, узнав, что он еще жив, отвел на квартиру и отыскал подлекаря, который перевязал Дурново раны.
Толпа все еще бушевала: захватив у орудий до 70 человек старшинской стороны, в том числе старшину Мартемьяна Бородина и сакмарского атамана Данилу Донского, казаки войсковой стороны загнали их, наполовину избитых и раненых, в икряную избу, где и содержали под караулам [115] . Благодаря заступничеству того же Шигаева старшина Бородин и атаман Донской не были лишены жизни. В то время когда Шигаев зашел случайно в икряную избу и разговаривал с Мартемьяном Бородиным, прибежал туда казак почти в бешеном состоянии, с поленом в руках.
115
Рапорт Данилы Донского Рейнсдорпу от 17 февраля 1772 г.
– Где тут… Мартемьян-то славный? – кричал он. – Я его!..
Раненый и избитый Бородин умолял Шигаева спасти его. Шигаев вытолкал вбежавшего вон, поставил казака с саблей у дверей и приказал, чтобы ни одного человека не пускал, а сам отправился на место побоища, к пушкам, где узнал, что атаман Тамбовцев, старшины Яков Колпаков, Феодор Митрясов, Иван Тамбовцев и многие казаки убиты или ранены.
Весь день 13 января войсковая сторона неистовствовала [116] : ходила по домам старшин и послушных казаков, грабила их пожитки, отбирала деньги, а в дома дьяка Суетина и откупщика отставного старшины Осипа Иванова стреляла из пушек, причем казаки клали в них столь большие заряды, что две из них были разорваны.
116
Витевский (см. статью «Яицкое войско до появления Пугачева» // Русский архив, 1879), основываясь на письме Рычкова, относит начало резни к 12-му числу и говорит, что она продолжалась и 13-го числа, что совершенно неверно. Она началась и кончилась 13 января 1772 г.
Дела комиссии были уничтожены, имущество Траубенберга разграблено, и его орден Святого Георгия был найден впоследствии в «сору затоптанный».
Сняв с генерал-майора Траубенберга и с двух лежавших возле него убитых офицеров одежду и обувь и оставив их в одних рубашках, казаки отрубили у Траубенберга два пальца, на которых были золотые кольца, и, вынув из кармана табакерку, насыпали ему табак в рот и глаза. В течение трех суток тела их оставались непохороненными, и казаки требовали, чтоб они были вывезены в степь на съедение зверям.
«Однако ж, наконец, – доносил прапорщик Евтюгин [117] , – как я из бывших там офицеров здоровый остался только один, то и дозволили мне, после бывшего смятения, в третий день похоронить, а до того лежали они покладенные на двух дровнях, как на позорище, в публичном месте, подле соборной церкви». Тела же убитых казаков старшинской руки были на третий день зарыты в поле, так как «мятежники попам хоронить их не приказали и места к погребению в городе не дали» [118] .
117
В рапорте от 22 января // Московский архив Главного штаба, оп. 93, св. 492.
118
Записка Бородина // Гос. архив, VI, д. № 505.
Только вечером казаки, обагренные кровью своих собратий, стали расходиться по домам, но в это время послышался набатный колокол, призывавший их в войсковой круг. За несколько часов до звука колокола человек двадцать казаков отправились к Дурново и, объявив ему, что атаман и некоторые старшины убиты, а прочие посажены под караул, спрашивали, прикажет ли он им выбрать себе новых правителей?
– Делайте что хотите, – отвечал Дурново, – потому что повелевать я не силах.
– Нет, – кричали казаки, – ты теперь остался командир, так мы без тебя выбрать не можем.
Они говорили это от чистого сердца и уверены были, что поступают правильно: никто из них не сознавал, что вовлечен в преступление по подстрекательству нескольких лиц.
«Все тамошние бунтовщики, – доносил Евтюгин, – не почитают того, что чрез бывшее их смятение сделали худо, а согласно все, стары и малы, говорят, что исполнили высочайшую волю, и яко бы уже третий год вооруженной рукой поступить им велено было». Естественно, что при таком взгляде на совершившееся событие казаки пришли к Дурново и спрашивали: прикажет ли он выбрать старшин. Израненный и почти без движения, Дурново, опасаясь новых насилий, принужден был сказать, что без начальников им быть невозможно.