Пугачев Победитель
Шрифт:
а л себя блестящими подвигами в Турции Российская армия или, вернее сказать, то, что ,от этой армии уцелело.
Мы знаем, что вслед за гибелью императорской н щ «Славянка» в Финском заливе и известием о воцарении в Москве Пугачева армия Румянцева была шщуждена покинуть занимаемые ею после победонос- * войны болгарские пределы из опасения подвергну ты-.я полному уничтожению. Левашов в своей книге <1,0 подписание фельдмаршала Румянцева» говорит, но «вялость и нерешительность, проявленные Румяное ним в горестный период жизни российской армии, дают большие основания к суровой критике». Суждение это едва ли справедливо, и вот почему: едва до армии донеслись слухи о смерти Екатерины и совершившемся перевороте, вся армия зашаталась. Ее кавалерия, почти сплошь состоявшая из казаков, разложилась с поразительной быстротой. Затем разложение перекинулось и на полки, составленные из уроженцев Малороссии. Началось дезертирство, с которым справиться не было никакой возможности. Так, например, в одну ночь ушли в полном составе из Джумайи два казачьих полка — Уразовский и Мерефинекий, а с ними и первый батальон Старобельского пехотного полка, причем уразовцы и мерефинцы ушли со всеми почти офицерами, кроме старших командиров, а старобель- цы сместили офицеров, обезоружили их и оставили под караулом из нанятых болгар. Попытки Румянцева справиться с начавшимся разложением армии суровыми мерами натолкнулись на упорное нежелание солдат драться со своими же. Только Фанагорийский полк, на диво вымуштрованный Суворовым и слепо ему повиновавшийся, на первых порах исполнял приказания главного командования и выдержал несколько кровопролитных схваток с поддавшимися разложению и стремившимися уйти на родину частями. Но и этот полк после подавления открытого восстания в Лебединском егерском полку перестал быть надежным. Армия таяла с ужасающей быстротой. В это время зашевелились приободрившиеся турки. Положение сделалось отчаянным. Тогда Румянцев, согласно с постановлением военного совета, ради спасения хотя бы части рассыпавшейся армии решил увести ее с турецкой территории. Мы знаем, что план его, Потемкина и Суворова был таков: покинув Турцию и Молдаво-Валахию, двинуть армию через Малороссию на Москву, а если понадобится, то и на Петербург. Трудно сказать, что вышло бы из этого смелого плана, но в дело вмешалась опозорившая себя подлейшим коварством Австрия: едва русская армия, перейдя
Цумлй, втянулась на территорию нынешней Румынии, питрийцы оккупировали Молдаво-Валахию своими иппгками, мобилизованными еще весной. Главнокоман-
| австро-венгерской армии эрцгерцог Иоганн-
\ м.брехт позволил себе обратиться к Румянцеву
| |к>бованием полного разоружения русской армии п H i правления ее «до выяснения обстоятельств» на по- |о м'иии военнопленных в Венгрию, на что последовал г пий ответ: «Что касается оружия, то придите и попробуйте его у нас взять. Что касается размещения н Венгрии, то надеемся, что в скором времени мы там ипьмваем, но с оружием!»
Несмотря на то, что в распоряжении эрцгерцога пыла свежая и отлично вооруженная армия, превы- нмишая русскую в пять раз, Иоганн-Альбрехт на применение силы не решился. Однако наша армия • таки застряла в Молдаво-Валахии. Застряла вслед-
I ние того, что и оставшиеся под знаменами солдаты отказались идти в Россию, как только стало известно, что Украина отделилась, что там имеется «Великий гетман» в лице Павла Полуботка и что украинцы гпс'1 оят в союзе с «Петром Федорычем», а «катеринов- цги» вырезают. Тем временем наступила гнилая зима и передвижение сделалось почти невозможным, пото- м \ что земля превратилась в подобие киселя. С трудом игравшаяся до Ракшан армия загрузла. В довершение беды фельдмаршал Румянцев сильно заболел, но видимому, брюшным тифом в тяжелой форме, а по- шгдашнему «гнилой горячкой», и на время превратил- г л в инвалида. Потемкин, раненый в бок и в ногу при |" а датском бунте, тоже выбыл из строя. Командование перешло к Суворову, хотя при армии были генералы выше его по чину. На назначении главнокомандующим Суворова настояли сами солдаты.
Положение армии было отчаянным во всех отношениях. Гнилая зима принесла с собой разные заболевания. Продовольствие добывалось с трудом. Австрийцы и прибывшие с Украины посланцы Полуботка мутили и подбивали солдат и даже офицеров перейти на службу к «Великому гетману». Возле Ясс стояли в полной боевой готовности два австро-венгерских корпуса, загораживая дорогу на север. В Бухаресте находились главные силы Иоганна-Альбрехта. На берегу близкого Пруга вытянулись цепью их пехотные и кавалерийские дивизии. Сравнительно свободными оставались только пути через Карпаты на Трансильва- нию. Но о прорыве туда нечего было, конечно, и думать. Настроение среди солдат было убийственное. Офицерство тосковало, и многие, не выдержав, прибегали к самоубийству. Суворов, оказавшийся в невыносимом для него положении начальника армии, которая повинуется только условно, в чужом краю, без надежды на возможность скоро выбраться, и как раз в то время, когда в России совершалось нечто невообразимое, когда в Москве заседал «анпиратор» из беглых казаков и орудовали «енаралы» и «менистры» из колодников и кабацкой рвани,—Суворов сходил с ума от тоски и вынужденного бездействия. Одно время он задумал подбить преданных ему фанагорийцев, сумских драгун, лебединских егерей, несколько батарей гвардейской конной артиллерии и с этими ничтожными силами попытаться прорваться за Прут. А там будет видно. Но этот его план не нашел сочувствия именно среди фанагорийцев, откровенно заявивших: «Будь жива государыня али наследник Пал Петрович, али кто еще из старого царского дому, мы бы все пошли. А то за кого же идти-то?»
Любимый ординарец Суворова и его родственник С. Петрушевский, оставивший ценные записки «Черты из жизни генералиссимуса А Суворова» (Москва, Университетская типография, 1802 год), отмечает: «И до нашего пребывания на Гнилом поле Александр Васильевич отличался некоторыми странностями, заставлявшими многих говорить, что он любит показывать себя большим оригиналом или попросту чудаком. Но после горестного события, когда великий воитель
чуть не пал жертвой гнусного покушения на его кизнь со стороны предателя Ивана Димитраша, пы- тншегося отравить нашего славного вождя, странно- с ги стали проявляться резче. Мне приходилось беседовать п. > )Гому поводу с лечившим Александра Васильевича французским медиком, господином Анри Курселлем, человеком знающим и достойным, и он неоднократно говаривал, что поднесенный Иудой Димитрашем яд произвел глубокое сотрясение во всем теле будущего | еморалиссимуса и не мог не отразиться и на его душевном состоянии. Сие мнение разделяется и многими 11низкими покойного героя и благожелательно к нему > I носившимися лицами».
По-видимому, на проект Суворова прорваться за Прут дд же его близкие смотрели, как на причуду не вполне щорового человека.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
В
конце зимы в Молдаво-Валахию с севера пришла новая волна холода. Лед сковал крепкой броней реки, озера и болота. Выпал и толстым слоем залег снег. Установился отличный санный путь. В Ракшаны каждый день стали приходить бог весть и какими путями пробиравшиеся из Малороссии беглецы, согнанные с насиженных мест разгулявшейся и в южной России пугачевщиной, гайдаматчиной, ата- манщиной, полуботковщиной, общим развалом и общими страданиями. Сюда, в этот богатый край, живущий сонной жизнью, измученных людей тянула и надежда найти спасение от бешеного разгула всяческой «сволоты», почуявшей, что ее праздник, и еще больше — слух о том, что здесь уцелела пусть и попавшая в тиски, пусть и прилипшая к чужой земле, но все же русская, вернее сказать, российская армия. Среди прибывавших в Ракшаны, против всяких ожиданий, оказывались, и притом в весьма значительном количестве, люди, которые всего несколько месяцев тому назад участвовали здесь же в солдатских бунтах, дезертировали и стремились стать под знамена «мужицкого царя, настоящего анпиратора». Едва попав туда, где этот «анпиратор» и его соратники расправлялись с несчастной страной, едва испытав сладость жизни под начальством пугачевских воевод и судей из бывших колодников, они теряли всякий вкус к новым порядкам и при первой возможности бежали к молдаванам. Особенно много таких беженцев набралось на территории между Прутом и Днестром.
Занимавшие Молдаво-Валахию австрийцы в общем иг мешали приходу из России и только вяло пытались препятствовать общению беженцев с армией Суворова. Отдельные группы осевших в Бессарабии беженцев неоднократно присылали в Ракшаны своих выборных | и I вить Суворову, что если только он, Суворов, решил- | и бы пойти «бить Полуботка» или «бить бунтарей да идрпаков», то с ним пойдут поголовно все способные нпс.ить оружие. Вовсю работала еврейская «панто- <1 н-т.пая почта», которая всегда отличалась своим тумительным свойством приносить вести не только и том, что уже было, но и о том, что только собирает- . и быть. Так, например, о бунте в Москве с участием IIу гырского полка эта «пантофельная почта» сообщник 1,ч два или три дня до самого бунта. Теперь она упорно предвещала близость ухода «анпиратора» из Мопсны и твердила, что больше полугода ему не удер-
аться.
Та же «пантофельная почта» самым настойчивым оПраюм твердила: «Народ устал от разрухи. Пугачев- гках армия расползается, как ком гнилой слизи. Если
Суворов пришел в Россию, дело было бы
гип|ю кончено».
Мот об этом и думал, в бездействии и тоске, сам | упоров, сидя в Ракшанах.
I" прихода русской армии Ракшаны были ничтож- ||| |м тродишкой с тремя тысячами обитателей. Разме- ||| п всю сорокатысячную армию в убогих молдав-
| о. хатах не было возможности. Рядом с городишком iiiip... огромный военный лагерь из палаток, шалашей н и мл инок. Суворов сначала обитал в своей поход-
палатке, но когда вследствие болезни Румянцева
н П м мкина ему пришлось принять на себя командо- ишип обстоятельства вынудили его бросить тесную
у и занять довольно обширный дом какого-то
мого богача. В этом доме разместился и главный
in .ио армии. Суворов довольствовался просторной, н оранной с обычной для него простотой горницей, окна которой выходили в сад. С ним неотлучно находился Прошка, исполнявший обязанности денщика, повара, камердинера, эконома и министра финансов.
С тех пор, как Суворов стал главнокомандующим, а в лагере при Ракшанах оказалось много беженцев, в скромный кабинет генерала в утренние часы часто шли просители, среди которых было немало женщин. Поэтому Суворов ничуть не удивился, когда как-то утром толокшийся в сенцах Прошка вошел в кабинет и ворчливо заявил:
Там какая-то мадама пришла. Должно из прогоревших барынь. И с сыном. Поди, на бедность клянчить станут. Так вы уж того.. У самих, почитай, ничего нету!
Не учи, не учи! Сам знаю! Ну, зови! Да только предупреди, что, мол, генерал очень занят! — отозвался, поморщившись, Суворов, который вообще побаивался женщин, а барынь-просительниц не мог выносить за их обычную бестолковость и склонность пустословить.