Пугачев Победитель
Шрифт:
«Анпиратор» нерешительно взял листок, повертел г го в корявых лапах, боязливо заглядывая внутрь | рубочки.
Пиита, гришь». Энто что жа такое? Прошение от ичоства что ли ча? Так ефто надоть по принадлежности. Нашему, сказать бы, канчлеру».
Бабушкин откашлялся, но прежде, чем он успел иымолвить слово, Назарка бесцеремонно столкнул его
в сторону и, показывая на двери храма, сказал «анпи- ратору»:
С этим опосля. Пожалте во храм, ваше величество.
И добавил:
Сильвупля.
«Анпиратор», сопя, боком пролез в дверь. За ним прошел Назарка, за Назаркой несколько спешившихся вершников. Анемподиста, стоявшего на паперти с хлебом-
солью, оттерли в сторону.
* * *
«Анпиратор» стоял как раз против Царских Врат и время от времени нерешительно оглядывался по сторонам, забывая креститься и класть поклоны. В «ан- пираторах» он был всего несколько дней и потому еще не успел привыкнуть. Зачастую путался, не знал, как следует себя держать, или вдруг ни с того, ни с сего пугался и думал, что «здря все это затеяно, ну его к шуту!»
Тогда мотал большой, словно распухшей головой, как баран, и бормотал:
Ну и дела, можно сказать!
И думал, что хорошо-то хорошо, а то как бы себе и шею не свернуть. За такие дела не похвалят. Оченно просто!
Он вспоминал поучительный пример его хорошего знакомого, бывшего «фалетура» Моськи, то есть Моисея, с которым они вместе много лет прожили в тесной дружбе, когда были крепостными у небогатой помещицы Лядовой. Моська сначала «ходил в казачках», потом сделался «фалетуром». А он, нынешний «анпиратор Петр Федорыч», звался тогда не Петром, а Акимом и «ходил в кучерах».
Н-ну и дела, можно сказать!
Барыню Лядову, Марьсеменну, помещицу, «порешил» ударом дубины по темени повар Гришка, давно
гочивший на хозяйку зубы за рябую Нюшку, которую <>иа, Марьсеменна, отдала замуж за пастуха Егорку. С Моськой оборудовали дело-то. Ну, и началось это самое... Одно слово — заварилась каша. А что и к чему, | рудно понять. Уложивши госпожу, хуторок ее растащили, и собралась ватага, порешили все идти к гулявшему где-то поблизости и присылавшему «подметные письма» с обещанием воли, земли, бороды и прочего «Петру Федорычу». И пошли. А он, Аким, ходивший в кучерах, увязался за ними, рассчитывал, что ему, как хорошему кучеру, опять же умеющему при случае и лошадей подковать, удастся попасть к «Петру Федорычу» на его царскую конюшню.
— Вот дела, можно сказать! — тоскливо бормочет «анпиратор».
...Ну и поперли «степом», а там к ним стали присо- < • дм пяться другие такие же, и образовалась порядочная шайка. Стал Вертлявый Моська из «фалетуров» атаманом, а Гришка-поваренок — есаулом, а он, Аким, так-таки тогда ничем и не сделался. И было | го оченно обидно: Моська, пащенок, который и в «фа- пстурымго зря попал, в атаманы вылез, а ему, Акиму, который и тройкой править во как мог, и подковать | «шей, и все прочее, ходу не было.. А каки таки i t слуги у Моськи? Только и всего, что придерживал Марьсеменну, покедова Гришка ее по черепу дубиной колотил. \
...Опять же, разве это по совести? Зачем Моська, н ищенок, экономке Маремьяне, попользовавшись ею | ри ночи, горлянку засапожным ножичком перехва- t мл? Мог бы, собачий сын, отдать Маремьяну ему, А | иму. Баба гладкая». И никакой супротивности не oi азывала... Только охала, когда кто на нее лез.. |'овеем зря зарезал бабенку-то, пащенок.
...В степу Моська оказался уже в «енаралах»,
Гришка стал в полковниках ходить. Аким же так п оставался при пиковом интересе, а заикнулся, что, мол, давно ли вместе овес барский воровали да сенных
девушек в конюшню аль на сеновал жамками приманивали, так Моська, подлая душа, ему ответил, что рылом, мол, не вышел.
«Анпиратор» недоверчиво покосился на продравшегося сквозь толпу молящихся и впившегося в него любопытным взором мальчонку. Мальчонка — это был причетников сынишка Кирька,— чувствовавший себя в «своей» церкви, как дома, пялил свои буркалы на «его пресветлое царское величество» и усиленно сосал коричневый палец правой руки.
.„А поперли степом, и пошла работа... Сколько хуторов разграбили! Сколько барских усадеб пожгли! Сколько народу переколошматили! Так, зря все... Больше с тоски, потому и самим было видно, что зря!
До самого «Петра Федорыча» так и не добрались: Моська схитрил. Понравилось ему в «енаралах» быть, никому отчета не давать. Вздумалось ему, пащенку, один городишко ледащий пошарпать, понесла его нелегкая, а в городишке том сидел какой-то «нехва- лидный капитан» из миниховских выучеников. Хоть и одноногий, старый черт, а здоровый перец. И так вышло, что в то время, как шайка принялась уже в городишке недавно выстроенные лавки возле церкви грабить, откуда ни возьмись этот самый «нехвалидный капитан» с сотней набранных с борку да и сосенки «цари- цыных прихвостней». Да так-то здорово расчесал всю шайку, что любо-дорого. Одно слово—нарвались ребята.
И опять мотает, как баран, распухшей головой «анпиратор», невнимательно слушая, как поп вытягивает что-то несуразное козелком.
._Ну, и попали Моська-енарал, да Гришка-полковник, да которые протчие в лапы «нехвалидного капитана». И он, Аким-кучер, тоже попался. Надо было утикать, да обмишурился, не успел. Налетел на него парнюга какой-то с пистолетом да ткнул его, Акима, в самую переносицу, ловко так ткнул, что Аким света не взвидел, кровью захлебнулся и наземь свалился чурбаном
А потом по приказанию «нехвалидного капитана» какие-то барские псари в чекменях тут же у городских чавок растянули на лежавших там бревнах и били ярапниками по обнаженным спинам и Моську-енара- ла, и Гришку-полковника и Фильку, который при шайке в полковых писарях ходил. И его, Акима, били. И прочих. Так били, что Моська, Грищка, Филька и многие прочие уже и не встали, а трупы их после того были повешены острастки ради на старых ветлах у речного брода, откуда шайка пришла в город А он, Аким, ничего, отлежался, хоть и спустил с него «иехвалидный капитан» три шкуры. Кость оказалась крепкая. И угодил он, Аким, кучер Марьсеменны госпожи Лядовой, упокой господи ее душеньку, в острог, и сидел там в кандалах, и кормил своим телом белым вшу тюремную, и думал, что никак не миновать ему каторги. Но, на его счастье, другие сидевшие в том лее остроге дюжие молодцы, заручившись содействием какого-то сторожа острожного, прорыли ход под стеной. Ну, и сбежали, и увели с собой его, Акима. И опять пошел он гулять по степу, и мало-помалу, следуя иримеру Моськи и Гришки, сам пролез и в полковники, и в енаралы. А несколько дней тому назад, добравшись со своей разросшейся шайкой до Безводного, встретился там со старым знакомым, Назаркой, бывшим кургановским буфетчиком. Две шайки слились. И по совету того же Назарки стал он, Аким, в «анпираторах» ходить. Соблазнялся, правду сказать, и Назарка, да ему, Назарке, не с руки было: кто же его в кургановской округе не знал? Никак не выдашь ia самого «анпиратора». Акима никто не знал, значит, препятствий никаких.
Теперь вот и кургановский поп горло дерет, поминает на ектении «благочестивейшего самодержавного |"осударя нашего, Петра Федоровича, и весь царствующий дом». «Это меня-то поминает! — соображает Аким.— Ловко! Думал ли покойный батька, что его сын Акимка в анпираторы продерется?» Довольно ухмыльнулся,
и тут же по покрытой рубцами от недавних еще арапников широкой спине пробежала холодная волна: вспомнился изуродованный труп Моськи, засеченного на площади псарями по приказанию грозного одноногого «нехвалидного капитана»...