Пугачев Победитель
Шрифт:
Кто-то вдруг зычным голосом закричал:
Ребята! Наших обижают!
Это послужило сигналом к общей свалке, в которой нее перемешалось. Метавшегося по двору с воплями черноволосого Левонтия кто-то огрел дубиной по руке, и перебитая рука бессильно повисла. Один из шабров Левонтия раскроил топором череп тому из горбуновых иодей, который ударил Левонтия Выскочивший со члобным визгом на крыльцо горбун выпалил в толпу из двух пистолетов, и тогда почти все, пребывавшие на дворе, кинулись в бегство. Толпа повалила по дороге в село. В усадьбе остались только вооруженные | торонники «анпиратора» и спутники «цесаревича». Они заняли два противоположных угла двора и обменивались угрозами. Совершенно пьяный «анпиратор» стоял на крыльце, тупо глядел на опрокинутые столы н скамьи, разбитые горшки, разбросанные куски хлеба и пирогов, разбитые бочонки и бормотал:
Н-ну и д-дела!
В нескольких шагах от крыльца три безводновца дрались с двумя араповцами. Все были пьяны, больше махали кулаками в воздухе, чем дрались по-настоящему.
Голуби! Что ето вы?—скорбно изумился «анпиратор».— Все было по-хорошему, по-благородному и вдруг...
Завздыхал:
Ах, нехорошо! Право слово, совсем нехорошо! Праздник себе устроили, по-христианскому, по-православному, водочки выпили... А потом — на поди!
Один из безводновцев, получив случайный удар коленом в брюхо, свалился, как сноп, и завыл истошным голосом. Свой же, другой безводновец, не разбирая с пьяных глаз, насел на поверженного и принялся рвать ему бороду.
Чтой-то, голуби! — ахал «анпиратор» — Ну, дал ему по морде, ну, саданул под микитки. А волосье драть уж не полагается..
Рассердился и прикрикнул:
Голуби! Кому я говорю?! Брось! Что ты с него волосье сдираешь? Голуби! Вам я говорю ай не вам?
Но «голуби» продолжали таскать друг друга. И тогда распухшее лицо «анпиратора» вдруг налилось кровью, нос почернел, правая губа вздернулась вверх, нижняя скривилась, обнажая волчьи зубы. Аким с диким ревом свалился с крыльца и врезался в дерущихся. Из разных углов дома, амбаров, из близкого сада сбегались люди и влипали в ту же кучу. Слышался топот ног по твердому грунту, глухие звуки ударов, хриплое дыхание. Куча дерущихся росла и росла. Огромный клубок катался по двору. Скрывавшийся в течение нескольких минут со своей добычей, ясноглазой Грушкой, горбатый «Пал Петрович» выскочил на двор и, нелепо взмахивая драгунским палашом, свалил двух или трех безводновцев, но напоролся на кургановского парня, который сзади ударил горбуна цепом по тонким ногам. Горбун свалился, выронил из рук палаш, передернулся несколько раз и попытался откатиться от дерущихся. Но тогда к нему подбежал Никешка и принялся, прыгая, тыкать старым источенным кухонным ножом в безобразное тело «Пал Петровича», приговаривая:
Вот тебе за Грушку! Вот тебе! Вот тебе!
Толпа дерущихся надвинулась на них, покрыла и покатилась дальше. На месте, где только что были Никешка и горбач, остались словно две растоптанные ящерицы—одна побольше, другая поменьше.
Спасайся, кто может! Утекай! Утекай! — кричали сторонники погибшего «великого князя».
Иные, выскакивая из кучи дерущихся, где в самой середине топтался, как медведь, «анпиратор» Аким, бежали к воротам, к амбарам, прыгали через невысокую загородку в сад. За ними гнались, били их ножами, кистенями, дубинами, а то и просто подобранными тут же обломками разрушенных столов и скамей.
Безводновцы и кургановские одержали полную победу. Пришедшие в Кургановское с рыжим маляром араповские, разбитые наголову, спасались бегством, уже не помышляя о сопротивлении. На барском дворе, в саду, на огороде, по дороге на село валялись жестоко избитые, изуродованные в свирепой драке люди. Какой-то араповский сидел у забора, перхая, как овца, и из его искривленного судорогой рта выскакивали плевки алой крови, а покрытые холодным потом руки бессильно хватались за обильно политую его кровью землю. Время от времени он чуть слышно бормотал: ^
Смертушка... смертушка...
Порядком пострадавший в драке Аким, пошатываясь, забрался на крыльцо, постоял, мотая по-бараньи распухшей головой и вздыхая.
Здря все это! — вымолвил он.
А вечером на барском дворе опять стоял дым коромыслом: снова были выставлены столы и скамьи, наварена и напечена всякая снедь, поставлены корчаги с пивом и водкой. Горели костры и налитые бараньим салом плошки, визжала сопелка, гудела «коза» гнусавым голосом своей деревянной дудки, пиликала самодельная скрипчонка какого-то доморощенного музыканта из дворовых, бабы и девки вели хоровод, ребята играли в горелки. В саду, особенно в густом орешнике, шушукались случайные пары
Выспавшийся с Марфуткой «анпиратор» с трещавшей от выпитой водки головой восседал на большом
потерявшем обивку кресле на террасе, где недавно Левшин вычерчивал пальцем по пыльному столу карту местности, и с помощью Назарки решал дела государственной важности. Тут присутствовали выборные от крестьян села Курганского, а также приведенные с вышки Карл Иваныч, Анемподист, бывший староста Антон, отец Сергий с крестом и евангелием и Тихон Бабушкин. Обобранного до нитки краснорядца не было: ему накостыляли шею, чтобы зря не шатался, и выгнали из села.
Господов больше никаких не будете иметь до скончания века, покеда будет стоять моя держава!— медленно цедил слова «анпиратор».
Покорнейше благодарим! — кланялись выборные.
Значит, всякую там барщину, альбо, скажем, оброк — к шуту!
Покорнейше благодарим.
Некрутов с вас брать не буду. Будя! Кто хочет, тот путь и идет по доброй, то есть воле, и все такое, а принуждениев не будет.
Опять выборные благодарили.
Откупов тоже никаких. Одно слово — крышка! — продолжал Аким.— Кто хочет, скажем, солью торговать, торгуй. А кто хочет водку гнать, гони. Мне что? Оно и лутче..
Подумав, продолжал:
Податей тоже никаких. Крышка податям-то!
Покорнейше благодарим, твое царское величество.
Насчет старой веры — никаких стеснениев. Мне что?
А как насчет землицы? — осведомился один из выборных.
Жалую вас землей! — объявил Аким.— Мне что? У меня земли много. Прямо сказать, сам не знаю, куда и девать. Берите, владайте. Сколько кому надобно, столько каждый пущай и берет. Одно слово, сколько осилить может...
Ас лесом как?
Берите и лес. Рубите!
Тут робко вступил Карл Иваныч. Заговорил, что кургановский лес непростой. Триста десятин посаже- ны еще князем Никитой по личному приказанию императора Петра I да двести десятин молодняка насажено нынешним князем Иваном. То есть, конечно, не сам князь Иван сажал, а он, Карл Иваныч, как ученый-лесовод.
Ну, и что ж с того?—недоверчиво спросил Аким.
Против песков насадка сделана. В защиту от несков, которые грозят занести всю округу. Лес никак нельзя трогать. Лес беречь нужно!