Пугачев Победитель
Шрифт:
Нет, ты говори напрямки: что думаешь таперя делать? — приставал Хлопуша к Пугачеву.
Да чего ты на меня пырскаешь? — сердито отвечал Пугачеа — Надо-ть сообразить, как и что. Нель- 1Я же, не спросясь броду, да лезть прямо в воду! Ты раньше посмотри в святцы, а тогда и бухай в колокол!
Да ты не отлынивай! Каки таки еще «святцы»?! Ты прямо говори: обещал Москву вверх тормашками поставить?
Ну, обещал! А дальше что?
Обещал Катьке шею свернуть? Обещал еще весной Казань единым махом взять?
Да чего ты ерепенишься?
Почему засел в Чернятине, как паук в норке аль суслик лысый, да ничего и не делаешь?
Время удобное выжидаю!
Струсил ты, вот что! Никакого там время удобного тебе не надобно. Прищемил тебе Михельсонов хвост, так ты и не оглядываешься!
А ты бы того... Полегше бы! Как смеешь в моем присутствии так выражаться? — огрызнулся Пугачев.—Я тебе кто? Разе я не твой анпиратор?
Хлопуша, неистово гундося, прошипел:
Ой, убил! Ой, зарезал! Анпиратор, скажи пожалуйста! Чего ты передо мной ломаешься, как писаный пряник? Кто тебя и в анпираторы-то произвел, как не ч, с Мотькой покойным, которого михельсоновы гусары чарубили?
Зацепа, раздувая ноздри и сердясь, вмешался:
Одначе, это все не порядок! Ты бы, Хлопуша, юго... в сам деле, поосторожнее!
А ты помалкивай! — прогундосил Хлопуша.— Я не с тобой разговариваю. Я тебя наскрозь вижу п понимаю. Залез в министры, а сам по сторонам глядишь, как бы стрекануть куда подальше. Думаешь, я того не знаю, что вы с анпиратором уж третьего гонца с цветными каменьями да с земчугом в Турцию переправили на всякий, мол, на случай? •
А хотя бы и переправили, твое какое дело?— возразил, покраснев, Зацепа.— У его царского величества и секретные дела бывают. Может, отправили мы гонцов к великому визирю, чтобы нам помочь от султана была!
Байки!—засмеялся Хлопуша.—Ты, миляга, иди, морочь голову кому другому. А для кого две корчаги с червонцами в Бутровском бору зарыл? Может, к сатане скрозь землю червончики отправил, чтоб он, дьявол, тоже помочь прислал?
Твои, что ль, червонцы были? — озлился Зацепа.
Твои, твои. Да зачем ты их зарывал?
А тебе-то что?
А то, что лататы вы задать собираетесь! Врете, не удерете! Не выпустим!
Пугачев застучал кулаком по столу.
Берегись, Хлопуша! — вымолвил он с угрозой.— Я, брат, не посмотрю на тебя. Ты меня знаешь!
Тебя-то? Как облупленного! — засмеялся Хлопуша.— Все рубцы на твоей спинке, царское твое величество, и те знаю.
Голобородько, перешептывавшийся в это время со своими «пафнутьевцами», счел свои долгом вмешаться.
А кричать не полагается! — сказал он.— Первое дело, глотку порвать можно, а второе, криком печи не нагреешь. От крику-то только воздух портится, а вы бы, цари, да министры, да енаралы, да адмиралы, лучше бы толком говорили. Дело наше серьезное. Тут криком ничего не поделаешь.
На некоторое время в избе воцарился относительный покой. Потом Зацепа заговорил, подбирая слова:
Оно, конечно, насчет, скажем, Казани.. Ну, мол, надо-ть взять Казань, а потом того — шарахнуть и на Москву»
Так было сговорено! — вставил Хлопуша.
Что верно, то верно. Так и было сговорено! — согласился Зацепа.— Опять же полячишки оченно того добиваются. Можно, мол, Казань, как воробья, шапкой накрыть и все такое. Езовит тоже советует. Опять же перевертень этот, Полуботок, езовитский мыученик: иди, мол, на Москву, а больше никаких, шпарь во все лопатки, по сторонам не оглядайся. Одно слово — на кульерских..
Та-ак, дальше!—протянул насмешливо Хлопуша.— Так выходит, что все это езовитские выдумки да затейки, а нам Москва ни к чему?
Нет, ты постой! — загорячился Зацепа.—Так нельзя! Заладил одно — Москва да Москва и слухать ничего не хочешь. А того не соображаешь, с кем на Москву идти-то? С нашей-то, скажем, рванью зеленой™ со сволочью, которую Михельсонов и в хвост, и в гриву дует, где только попадет?
На Михельсонова мы управку найдем! Убрали же наши кулевые и Бибикова енарала, и Кобчикова. Ну, ммшла осечка раз, вышла два, а в третий — в самую гочку запалим. Не велика птица, Михельсонов!
Всех наши кулевые не переморят, как тараканов!— заспорил Зацепа.— Суворов енарал почище Михельсонова будет. Мордвинов адмирал тоже не плох. Да и Потемка... Не перебьешь всех, говорю.
Ты это к чему? — спросил Хлопуша.
А я вот к чему. Без осторожности в лужу сядем. Дело-то мы уж больно большое затеяли, а силы-то у нас не бог знать сколько. Народу, это точно, видимо-невидимо, да только народ-то наш больно трухлявый.
Трухлявый? Это наши-то?!
Наши, наши! — ответил решительно Зацепа.— Что дурака валяешь? Не знаешь, что ли? Главное дело, разе они, дуроломы, в сам деле из-за земли, да ноли, да правов поднялись? Х-ха! Ну, которые по парой вере вроде пафнутьевских да филипповцев аль еще каких-то, те кой-как держатся. Казачье— туды- сюды. Твои варнаки сибирские лутче прочих.» А все остальные — труха. Куды ветер дует, туды ее и несет, чуть ветер повернулся, так она столбом взвилась да и рассыпалась. Не было, что ль, такого?
А ты ее, труху, забери в руки да слепи из нее пирог с начинкой. Царские енаралы да адмиралы из кого свои полки делают? Не из этой ли трухи? А вымуштруют, так и катают, кого попадя, немца и того трепали, про татар да турок уж и поминать нечего!
Ну, немец-то и наших здорово трепал!—вяло откликнулся из своего угла Пугачев.— С немцем, брат, не шути, видели мы, как немец живет. Одно слово нация!
Катькины енаралы из некрутов белогубых во каких солдат делают! — стоял на своем Хлопуша.
Битьем и делают. Из десятка беспременно одного насмерть заколотят, двоих искалечат, а семерых обработают под дуб.
А мы что же? Ай мы бить не можем?
Бить-то мы и почище можем, да, ведь, к нам по доброй воле бегут, от Катькиного же батожья. А ежели и мы их батожьем оглаживать примемся, какая им радость? Они к той же Катьке побегут.
А ты лови да на виселицу, на кол! С этим народом только страхом и можно..
Верно. А кто, скажем, вешать-то их будет?
Оченно просто. Поставь старших. Дай права старшим: вот, мол, под твое начальство, скажем, двести человек и делай ты с ними, что хошь. Ты с них спрашивай, а я с тебя, как ты мой доверенный слуга и все прочее.