Пугачев Победитель
Шрифт:
поры, говорят, и сбежал Емелька Пугачев, а был он тогда уже в урядниках. Сбежавши, махнул к себе, конечно, на тихий Дон. А там слушок пошел: скрывается, мол, беглый урядник. Ну, и приказано было его, как дезертира, изловить и по начальству представить. А он, не будь дурак,— ходу. А куда бежать, как не на Волгу, где всегда люду бездомному да беззаконному великий вод был.
С Волги побывал он, говорят, на астраханских рыбных промыслах, а оттуда перемахнул на Урал, бродил с завода на завод, под чужим именем укрывался и занимался темными делами. Ну, и сорвался: попал к ярыгам в руки и был посажен в Казани в острог. В остроге он, однако, долго не засиделся, снюхался с какими-то дружками, бывшими на воле, да как-то раз, будучи отпущен под караулом из двух солдат в город
И объявил себя императором?
Не сразу. На первых порах, скрываясь от властей, прячась по большей части среди переселенных на Яик казаков, держал он себя осторожненько. Когда пошли слухи, что, мол, ходит по земле русской, скрываясь от царицыных слуг, лишенный престола батюшка- царь Петр Федорыч, наш Емелька, при случае, как человек бывалый, говаривал, что действительно приходилось ему со странником-царем встречаться и даже дружить. Я, де, Емелька, не простой человек. Меня сам батюшка-царь знает. Я у него, царя, во дворце золотом, в палатах разукрашенных в свою пору на часах стоял.
Простое бахвальство... А от этого бахвальства пошло и дальше, стал Емелька, подыгрывая под общую молву, твердить, что, мол, не только он с царем знался, но даже и больше—имеет он, Емелька, как
человек верный, от царя-батюшки поручение ходить по земле русской да из-под руки разведывать, как II что. И кто царю верность соблюдает, и кто под цирицыну руку гнет, и кто простому народу какие оГ>иды чинит.
Ну, и стали к Емельке всякие обиженные с прошении ми лезть: «Доведи ты, милой, до царя-батюшки, что, мол, царицыны землемеры при генеральном меже- пинии у нашего села во какой кус лугов неправильным манером отмежевали, а господа сенаторы на п.ипе прошение зеленое сукно положили. А мы тебе за VI лугу в благодарность тулуп новенький поднести согласны,-да и деньгами рубль серебром отвалим, нишь бы нам межу-то на старое место передвинуть».— "Да, ведь, на престоле сидит не царь-батюшка, Кате- hiiiiа царица!» — «То-то, что сидит немка-зловредная Да долго ли усидит? Может, с божьей помощью, удается царю-батюшке ей, немке, шею свернуть. Очен- |нI просто! А когда воссядет царь-батюшка на своем престол-отечестве, то тут ты ему и помяни об деревне, мн)|, Горловке... Так, мол, и так... И надо, мол, горлов- цен, слуг твоих, надежа-осударь, верных, по закону ублаготворить, а помещику Самопалову хвоста укоро-
I И'ГК..»
И поехал, покатил Емелька по разным глухим VI мм, собирая дань обильную от разных обиженных. 'Гам от имени царя-батюшки «прирезочку» обещает, и им лесок сулит казенный отдать, чтобы было из чего и нп.| ставить. Здесь прощение и прегрешений отпуще- мне дает головотяпам, ожидающим плетей за то, что и праздничный день в подпитии разбили царев кабак н поломили голову целовальнику, а евоной женке причинное место дегтем вымазали. А тут молвил MpviHM головотяпам, у которых царицыны слуги их ' и иную запечатали: «Вот погодите ужо: воссядет иконный батюшка-царь на престол-отечество, так он ичас прикажет вашу моленную распечатать. Он и гам по старой вере!» \
Ну, вот раз был в одном глухом городишке на краю степей торг базарный. Съехались из соседних хуторов казаки, привезли на торг свои товаришки, а там налог какой-то кто-то и почему-то требует: брали, скажем с воза по копеечке медью, а теперь требуют по две. И вышел из-за этого спор, дал один казак сборщику по рылу, а тот «караул!» завопил. Набежали ярыги, конечно, ему рыло наклепывают. А баба того казака следом бежит да вопит: «Убивают маво муженька!» Ну и поднялся шум. Набежали другие казаки: «За что Терентия в кутузку посадили? Выпущай!»
А в городке вся-то военная сила состояла из трех десятков инвалидов да земских ярыг. А комендантом был вечно пьяный инвалидный поручик, которого на этот случай и дома не оказалось: уехал к какому-то помещику на именины. Распоряжаться было некому. Толпа выломала двери кутузки и выпустила на свободу не только Терентия, но и других сидевших там
Не только что острожек разнесли, но и лавки, и дома зажиточных горожан. А когда брали острожек приступом, то заставили опытного человека, Емельку, который и с пруссаками дрался, и с туркой бился, приступом руководить И стал Емелька предводителем. Ну, а потом, разгромив, что можно было, пошла толпа рассеиваться, боясь, как бы не пришлось расплачиваться за содеянное. И стали приставать к Емельке: «Ты все баешь, что, мол, царь-батюшка, где-то поблизости скрывается. Веди нас к нему! Пущай он нас под свою руку берет! Тогда за погром расплачиваться не будем!» Пробовал Емелька отвертеться, да они его приперли: «Давай царя-батюшку, и никаких!» А тут кто-то ему и шепни: «Разорвут тебя дуроломы, ежели ты им царя не дашь. Одно тебе спасение, говори, что
h i сам и есть царь-батюшка. А утихомирятся — улиз- мсщь али что!»
И появился Емелька в первый раз в качестве того самого царя-батюшки, близкий приход которого он иоиющал. Но разбушевавшаяся толпа этим не удо-
п.ствовалась: «Ежели ты царь, то веди ты нас на
дний городок. Там в острожке полета беглых
солдат твоих же сидит. Пымали их по буеракам, и Сибирь гонят».
Пошел Емелька, то есть уже не Емелька, а сам ' hi юшка-анпиратор Петр Федорыч по полудикому краю разгуливать, посаженный в тюрьмы да в остроги и мимй люд освобождать, чиновных людей царицыной ми и ги ссаживать да подвешивать. И повалили к нему, Пи | юшке, под его высокую руку и беглые солдаты, н оуПные казаки, обиженные царицей, и раскольничьи г л а пари, и сбежавшие от своих господ крепостные, н у м л добры молодцы, степные разбойнички. И пошел | v I сп. из края в край тысячеголовый змей народного пуита.
А время было как раз для этого бунта подходящее: царица Екатерина затеяла войну с Турцией. В дале- | и. края ушли царские полки. Война оказалась тяжелой, потери царской армии огромные, и для пополнено < mix потерь объявлялся набор за набором. Рекрут- 14 и(| набор, известное дело,—стон и скрежет по дерев- илм И солдаты кому же, в сам деле, охота идти? Кто ми I сг, гот откупается или за себя наймита выстав- йи«|т, А другие
Пальцы рубят, зубы рвут — В службу царскую нейдут.
\ третьи, как тараканы, расползаются, по щелям
111111 потея, отсиживаются. Тюрьмы да остроги битком изловленными, которых ждут плети да отсыл-
I и армию. А всколыхнулся народушко — у власти но it рукой потребной силы нет, чтобы эту всколыхнув-
шуюся орду осадить. Стоят по степным городкам гарнизоны, да разве это сила? Или инвалидные команды из гарнизонных крыс беззубых, или молодяти- на, только поставленная под ружье и тоскующая по дому.
Если бы не был таким глухим да отовсюду далеким тот край, где таившееся под землей пламя бунта прорвалось, спохватился бы вовремя Питер. Пришли бы настоящие, правильно устроенные и умело руководимые военные силы и попросту затоптали бы бунт тяжелыми солдатскими сапогами. Но Питер далек, три года скачи — не доскачешь. Да и даже когда до Питера дошли вести о том, что где-то, чуть не на краю света, появился «царь-батюшка» из бородатых донских казаков, не было сие принято во внимание. Смешным даже показалось.
Да, пожалуй, и впрямь смешно было. Вон, в какой- то степной крепостце нашелся бравый комендант, капитан Бошняк. И было с ним воинской силы, как кот наплакал. На сам-то Бошняк оказался человеком, который шутить не любит. Со своими инвалидами, да казаками, да набранными из мирных обывателей добровольцами несколько раз наложил по загривку наползавшим в его, Бошняка, крепостцу мятежникам.
Только таких Бошняков — один, два да и обчелся, а многие совсем не такими оказались, не сумели, не смогли оказать отпор разгулявшимся толпам. Растерялись, смалодушничали, допустили, что под рукой у Пугачева оказались многие тысячи темного и буйного острожного и степного люду. И появилась у него и казачья кавалерия, и пехота, и даже «антилерия» из захваченных здесь и там старых пушченок.