Пугачев Победитель
Шрифт:
Пойдем на двор, поглядим, как наши пляшут,— предложил Аким.
Они вышли. Двор уже гудел сотнями пьяных голосов.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
Б
ежать ночью, как рассчитывал Анемподист, ему не удалось: кто-то, должно быть Назарка, давно имевший на старого управляющего зуб, нашептал анпиратору», и тот отдал приказание «заарештовать» (•нова и Анемподиста, и Карла Иваныча, и ходившего и старостах Антона Добрых. Арестованные были свя- 1аны веревками и посажены на пожарною вышку, стоявшую на краю барского двора. К ним были приставлены сторожами добровольцы мальчишки и девчонки. Мелюзгу забавляло иметь в своем распоряжении старших, еще недавно казавшихся такими всемогущими, можно было покуражиться. Какая-то сопливая девчонка несколько раз пребольно щипнула Карла Иваныча, другая все норовила ткнуть в глаз старосте сучочком. Десятилетний Никешка, сын Левонтия, предводивший этой ватагой, не рисковал истязать арестованных, но изводил их тут же выдуманными рассказами о планах расправы с ними «анпиратора». Сидя на полу вышки на корточках рядом со своей | ривоногой сестренкой Машкой, он живописал, как автра «верные царские слуги» из кургановцев и без- водновцев сначала будут стегать «виновных» плетьми, йотом выдерут у них все волосы, а уж потом примутся разнимать их на части.
Немчу зивот распороть надо!—высказывала соображение Машка.— Мозет, в его зивоте маленький есть!
Никишка залился смехом:
Вот дура так дура! Разе у мужиков маленькие бывают?
Машка смутилась, но потом нашла возражение:
У наших мужиков, точно, маленьких не бывает, а у немчей бывают.
Это было сказано таким уверенным голосом, что Никешка оказался сбитым с толку и стал коситься на действительно большой живот злосчастного немца.
Немчи — они хитрые! — продолжала Машка.— Тятька говорит: немец облизьяну выдумал. Немчи лягушек жрут...
Никешка, изменив голос, обратился к Карлу Иванычу.
Дяинька! Можешь облизьяну выдумать?
Карл Иваныч подумал, потом ответил:
Связали по рукам да по ногам и еще хотите, чтобы вам что-то выдумывали!
Посовещавшись с товарищами, Никешка предложил такой способ: развязать «рештантам» руки, конечно, нельзя, потому что тогда они смогут всех побить и утечь, но развязать ноги — пущай выдумывают облизьяну.
Ноги немца оказались развязанными, но тогда он вспомнил, что обезьяну можно сделать только из живого межвежонка. Медвежонка под рукой не было, и от мысли сделать немедленно обезьяну пришлось, к общему сожалению, временно отказаться. Тогда Карл Иваныч предложил мелюзге заняться предсказанием будущего по рукам, и ребятишки, забыв о своем намерении снова связать пленникам ноги, стали показывать немцу свои покрытые лишаями и бородавками лапки.
Глядя на грязную ручонку той девочки, которая только что упорно пыталась воткнуть ему в глаз щепочку, Карл Иваныч жалобно заохал.
Ой, плохо! Ой, жаль мне тебя! — участливо сказал он. — Ой, какой плохой твой участь! Ой, как тебе будет плохо! Скоро очень тебе будет плохо. Твоя мать будет много плакать, потому что тебе в пузо заберется гадюка ядовитая и будет сосать твое сердце.
Девчонка побелела от страха и принялась реветь, | потом и совсем сбежала с вышки.
Левонтьевой Машке Карл Иваныч, наоборот, предсказал самую счастливую участь: приедет из-за моря не то какой-то королевич, не то богатый купеческий сын и женится на ней, и будет она сладко есть и сладко пить, и будет в золоте ходить.
Восьмилетней Машке это предсказание очень поправилось, и она, жеманясь, стала упрашивать Карла Иваныча «нагадать» и Никешке. Карл Иваныч согласился на это и после внимательного исследования покрытой коростой руки Никешки многозначительно предупредил Никешку, что только чудом гму удастся спастись от злой участи: злобится на него не то домовой, не то водяной. Ежели не поостережется, то отступится от него, Никешки, его светлый ангел, который только и спасает его от иогибели, и тогда — пиши пропало. И Никешка присмирел.
И с твоей родней плохо дело! — продолжал запугивать его Карл Иваныч.— Твоя сестра Грушка?
Моя! — признался испуганно Никешка.
Ай, плохо! Ай как плохо! — завздыхал Карл Иваныч,;—Есть у нее вороги лютые. Бедная ее душенька.
Никешка кубарем скатился с вышки и побегал галопом на село. Машка последовала за ним. Сторожить «рештантов» остались другие ребятишки, которые уже не смели подвергать никого истязаниям.
Теперь пленные могли, по крайней мере, свободно ходить в пределах вышки. Их добровольная стража не позволяла им только сойти с вышки.
Плохи наши дела! — шептал Анемподист.— Такая завируха поднялась.»
Совсем народ с ума спятил!—откликнулся Антон.— Жили себе, жили, много не тужили, а тут на, вон, поди, какое затеяли!
Ас чего завелось, никак не поймешь! — тоскливо отозвался Анемподист.— Господа бают, беспременно езовиты да поляки затеяли. Они ядовитые..
Ну, и наши тоже хороши. Воров да душегубов, да конокрадов хоть пруд пруди, хоть гать гати. Опять же, солдатья белого видимо-невидимо набралось. Их, анафем, вешать бы надоть. А приказные за взятки да за посулы поблажки делают.
Был бы на царстве царь крепкий, он бы им показал, где раки, скажем, зимуют...
Дарем земля держится, отцом — семья. Без хозяина весь дом прахом рассыпается.
Карл Иваныч, грустно вздыхая, вымолвил:
Странные люди вы, русские. Нигде таких, как вы, нет,
Неужто нет?—удивился Анемподист.
Нет,—подтвердил немец.— Когда вам кто-либо правду говорит, вы не вериль. А почему? Потому что сами вы никогда правды не говорите, и во всем обман видите. Ну, а как вы правде истинной не верили, то поневоле верили сказкам всяким. И сами вы себя обманывал.
Антон и Анемподист переглянулись и засмеялись.
Хитер, немчура! В самую точку попал!
В одном углу обширного барского двора, хорошо просматриваемом с вышки, поднялась суматоха, послышались пронзительные вопли. Анемподист сказал тревожно:
Дерутся! Аж пыль столбом идет!
Левонтий орет,— подтвердил Антон.—С чего бы это? Ай не поладил с Назаркой?
Горбуна цесаревича Пал Петровича люди девку Левонтьеву, Грушку, на двор предоставили! — сообщил Анемподист.— А родня Левонтия не дает девку, отбивает. Ишь, горло как дерут!
В самом деле посланным на село сторонникам «Пал Петровича» удалось-таки дознаться, где Левонтий на всякий случай запрятал свою шестнадцатилетнюю
дочку, румяную и ясноглазую Грушу. Грушка была из своего убежища вытащена и приведена «пред ясные очи его высочества». Это похищение всполошило всю родню Левонтия и Назарки. За похитителями во двор II налилась целая толпа неистово голосивших баб и крепко ругавшихся мужиков. Безводновцы явно сочувство- нали недовольным, Горбуновы люди огрызались. Мелькали кулаки.