Пугачев Победитель
Шрифт:
Из-за этого весь второй день вспыхивали драки, и к ночи второго дня оказалось, что в драках убито человек до десяти. Ночью драка завязалась возле двора лежавшего с переломленной рукой Левонтия: несколько безводновцев подломили клеть и потащили оттуда накопленное Левонтием добро, а двое парней забрались в светелку, где пряталась чудом спасшаяся от горбуна Грушка, и стали ее насиловать. В завязавшейся драке кто-то прошиб кистенем голову Лево- птьевой старухе. Вступившиеся за Левонтия родственники перебили ребра одному безводновцу, в ответ был подожжен левонтьевский овин, а от овина загорелся хлев. Изба Левонтия уцелела, но все хозяйственные постройки словно корова языком слизнула, в огне погибла дорогая холмогорская корова и несколько овец Пламя перекинулось на соседние усадьбы, и выгорел
129
На пятый день «армия его царского величества» тронулась в новый поход: на Петровское, с тем, чтобы оттуда двинуться на Богородское.
5 Пугачев-победитель
Вперед были посланы конники, за ними повалила пехота, с которой вместе тянулись и сотни подвод с приставшими к «армии» погорельцами из Безводного и Курганского. Пугачевцы тащили с собой награбленную рухлядь и везли живую добычу в виде многих десятков молодок и девок.
Сам «его царское величество» Аким с енаралом Назаркой и «министром иностранных дел» Тихоном Бабушкиным, а также другими «енаралами» и «министрами» укатил за своей армией после полудня.
Село и усадьба опустели, но порядок в них восстановиться уже не моп за время пребывания в селе пугачевцев между обитателями накопилось много новых счетов. Вспыхивали ссоры и драки из-за барского добра, из-за обид, причиненных «по пьяному делу». Выли бабы, мужья и братья которых были убиты в драках. Как ошалелые, бродили «попорченные» девки. Время от времени обнаруживался уцелевший бочонок браги или водки, и начиналась попойка. Люди расползались из подвергшегося нашествию села по всем направлениям. Отец Сергий опять сбежал неведомо куда. Успел тайком выбраться и Карл Иваныч. Причетник Дорофеич, булькая, бродил по опустевшему храму и от скуки по нескольку раз в день забирался на колокольню.
Анёмподиста пугачевцы увезли с собой, но, пользуясь царившим в их рядах беспорядком, он благополучно увильнул в сторону и через несколько дней добрался до Казани, где оповестил князей Кургановских об участи, постигшей их лучшее имение.
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Н
а Чернятиных хуторах был один уголок, куда не было ходу рядовым пугачевцам. Днем и ночью этот уголок тщательно охранялся «бекетами», то сеть пикетами из старых приверженцев «Петра Федоры ч а», по большей части казаков-старообрядцев и сибирских варнаков, людей, на которых «анпиратор» мог положиться.
Ложбинка, заросшая липами. Возле нее небольшое иоле с гречихой. Посреди липового леска — полянка ( густой и сочной травой, а на этой полянке штук до полутораста пчелиных ульев. В сторонке — омшенник, чтобы убирать ульи на зиму, прятать пчелку, божью работницу, от степных морозов. Рядом с омшенником приземистый навес с верстаком для плотничьих работ, и дальше—три мазанки с крошечными оконцами, it переплетах которых стекла заменялись пластинка- ч| мутной, испещренной жилками горной слюды. При ма мнках были и кое-какие служебные постройки.
Весь этот тихий уголок принадлежал богатому v горянину, раскольнику «Пафнутиева согласия», вы- (i*y с Дона Филиппу Голобородько, поселившемуся • | 11. еще во дни императора Петра Великого молодым 41 шнеком, а теперь подбиравшемуся к девяноста го- мм Сам Филипп, впрочем, жил не на пчельнике: in смотря на весьма преклонный возраст, он был од- мим из верховных заправил «Пафнутиева согласия» и почти постоянно пребывал в таинственных разъез- Хозяйством, которое у Голобородько было огром-
управляли
и- | и оборотистые, кряжистые. На пчельнике орудо-
вал белый, как лунь, тоже почти девяностолетний двоюродный брат Филиппа глухой, как пень, Варнава. В свое время и он, Варнава, играл роль в «Пафнутиевом согласии». Побывал и в Австрии, и в Турции, и на Соловецких островах, и в сибирской глухой и страшной тайге, пожил и в обеих столицах. А потом как-то охладел ко всему в мире, может быть, из-за одолевшей его глухоты и скрючившей его крепко сбитое тело подагры. Он ушел от мира и грехов вот сюда, на пчельник, разводить пчел и думал какую-то думу.
Примыкавшие к «Пафнутиеву согласию» добрые люди были разбросаны по многим местам. Были у них единоверцы и в Москве, и в Питере, и в Нижнем, и в Астрахани. Обладали они и простыми общинами с тайными моленными и тайными скитами как мужскими, так и женскими. От общин, моленных, скитов, даже запрятавшихся в сибирскую тайгу, тянулись невидимые, но крепкие нити сюда, через Чернятины хутора, в липовую рощу на пчельник.
Три мазанки служили для особой цели: в них иногда по месяцам проживали сновавшие между раскинутыми на огромном пространстве общинами и скитами свои, «пафнутьевские» странники, вестники, учителя и наставники, твердые в истинной вере и готовые, ежели понадобится, потерпеть хотя бы и лютую смерть от слуг антихристовых, то есть от представителей царской власти. Многих странных гостей видели убогие мазанки, но таких, какие нашли себе приют здесь теперь, ни разу видеть не приходилось. Сам Варнава поглядывал на них не без робости. Не нравилось ему, вот как не нравилось, что эти таинственные гости без зазрения совести курили свои трубки в жилищах, в которых до них пребывали многие истинно угодные богу люди святой жизни и строжайших правил. Не нравилось ему и то, что пришельцы и в жилище свое зачастую входили, не снимая шапок, и лопотали между собой на непонятном для окружающих языке. Но Варнава знал, что «так надо», и терпел все, не споря. Не выдерживала его душа только тогда, когда кто-нибудь из «нехристей» забирался с трубкой и зубах на самый пчельник. Тогда Варнава бежал к пришельцу и, низко кланяясь, бормотал:
— Уйди ты, ваша милость, Иисуса ради, отсюда! Имела — тварь божья, она табашного дыму не переносит!
Обыкновенно пришелец, посмотрев на взволнованного старика, скоро понимал, в чем дело, и, смеясь, уходил с пчельника.
Туг, же в нескольких десятках саженей от пчельника, было совсем укромное место: под развесистой столетней липой был ветхий дубовый сруб, из-под | оторого вытекала тонкая струйка кристально чистой и холодной воды, рядом — весь поросший сочной, ярко- •юленой травкой бережок. В этом уголке царила торжественная и вместе ласковая тишина. К толстому стволу липы был прибит старого, поди, новгородского 1итья медный восьмиконечный крест с угловатым телом распятого.
Около полудня знойного июньского дня в этом утлке, на старой, врытой в землю скамье сидело нес- | олько человек таинственных гостей хутора Голобородько. Первое место занимал толстый смугляк с бри- U.IM лицом, пухлыми фиолетовыми губами, горбатым носом, живыми черными глазами, обличавшими южанина, и певучим, хотя и тронутым легкой хрипотой, голосом. Он был одет в простой казинетовый камзол и короткие штаны, на ногах были грубой работы ' ропкие башмаки с пряжками. Справа от него помешался почти такой же толстый, похожий на откорм- пенного и избалованного старого кота сероглазый мужчина лет сорока, одетый по-казацки, стриженый "II кружок», с бритым подбородком, но с длинными с писающими усами. Сбоку у него висела шашка с се- I" ирлным чеканным эфесом. Слева от толстого смугля- it I помещался уже знакомый нам пан Чеслав Курч, польский конфедерат, бежавший к Пугачеву из Казани. В двух шагах, расположившись на срубе колодца, сидели светлоусый молодец с лицом, черты которого чем-то неуловимым напоминали шведского короля Густава Адольфа, великого воителя, и молодой худощавый человек с темными волосами, орлиным носом и дерзкими карими глазами. На его правой щеке от носа до уха проходил большой старый рубец, который, впрочем, не портил это красивое странной и беспокойной красотой лицо. Двойник Густава Адольфа и его сосед со шрамом курили свои трубки, и сизый табачный дымок тянулся расплывающимися прядями мимо ствола липы, окутывая чуть видные очертания распятия. Смуглый толстяк держал в руках маленькую пузатую книжку в сильно потертом сафьяновом переплете — молитвенник на латинском языке и изящную красного дерева с хитро заплетенным золотым узором тавлинку.