Пулковский меридиан
Шрифт:
Полковник Лебедев сомнительно повел на него взглядом, потом быстрым движением схватил Лишина за локоть.
— Что? Что такое? — вдруг взволновался он. — Ну? В чем дело? Да что ты меня изводишь, Борис! Ты не чепуши! Это — что фронт-то прорвали тринадцатого? Знаю давно! Чушь: заткнут сто раз… Боря?!
Лишин молчал и щурился, видимо наслаждаясь игрой. Потом, медленно подойдя к двери, он заглянул в соседнюю комнату и плотно прикрыл створки. Такой актер! С нарочитой неторопливостью, видимо обдумывая что-то, он вернулся, сел на диван и поманил обоих к себе пальцем.
— Смотрите у меня!
И Лебедев и Щегловитов двинулись к нему с полной покорностью.
— А что ты скажешь, — не спеша, стараясь продлить удовольствие, начал начвоздухсил шёпотом, вплотную вклиниваясь между ними, — что сказали бы вы оба, дорогие друзья, если бы я вас поставил в известность… М-м-мда… Ну, хотя бы о том, например, что дней пять назад принято решение… Об эвакуации Питера!
Щегловитов открыл рот. Лебедев так резко отпрянул назад, что графин, стоявший на полу, опрокинулся, разбился. По паркету побежала лужа; острый запах сивухи шибанул в носы.
— А что вы мне дадите, господа, — не обращая никакого внимания на это, зазвенел голосом Лишин, нелетающий летчик, — за другую новость? Что, ежели подписан и второй приказик? О том, чтобы — в случае чего! — корабли Балтийского флота не отдавать в руки врага, а затопить в гаванях… Что вы мне на это скажете, а?
Может быть, тридцать секунд, может статься, минуту длилось молчание. Потом полковник Лебедев, плечистый, тяжелый, седеющий, с шумом встал. Он задыхался и положил руку на сердце. На его грубом большом носу вдруг налились синие жилки, клеймо пьяницы.
— Слушай! — хрипло, с отчаянием выдавил он. — Ты… смотри! Такими вещами, брат, не шутят! Это — правда?
— Правда! — слегка пожав плечами, серьезно ответил начвоздухсил.
Тогда Лебедев молча, как на смотру, пошел мимо стола к окну у края внешней стены комнаты. Там, за запыленным стеклом, на той стороне узкой улицы, серела старая Пантелеймоновская церковь, построенная тут много лет назад в честь славной победы российского флота над шведами у мыса Ганге — Уд.
Полковник остановился прямо против окна, в первой позиции навытяжку: пятки вместе, носки врозь. Правая рука его поднялась ко лбу. Глядя на острый шпиль собора, он осенил себя широким крестом.
— Господи! — сказал он сиплым, прокуренным и пропитым голосом. — Господи! Спасибо тебе. Воистину посетил нас! Пошли, господи, владыко! Не отними своей милости! Лиши разума неверных!
Минуту спустя он уже сидел рядом с Лишиным на диване, тормошил его, приставал к нему.
— Да что же ты раньше молчал, Бобинька! Да кто же подписал такие штуки? Ведь это же — конец! Зиновьев? Сам? А ты уверен? Я боюсь верить… Да как же так? Последний матрос сообразит, чем это пахнет! Бунты-то не начнутся? Погоди: а Москва? Неужели Москва им это позволит?
Лишин вдруг прижал ладонь ко лбу.
— Вот этого-то единственно я и боюсь, — просто, без рисовки и ломанья, сказал он. — Если они не рискнут все сделать молниеносно, за свой страх и риск, не испрашивая дозволения Москвы, — тогда — пиши пропало! Тут все на волоске висит. Все решится в ближайшие два-три дня. Мильон различных влияний… Как быстро Родзянко будет наступать от Нарвы (пока-то идут неплохо!)… Как скоро эти рискнут выполнить свой план… Насколько мы с вами сумеем быть на местах в нужную минуту… Эх, чёрт возьми: рискнут они или не рискнут?
— Нет! — испуганно ломая руки, проговорил Володя Щегловитов. — Нет, не рискнут, что вы… Побоятся сами… Пошлют запрос…
— Как сказать!.. — разведя руками, протянул Лишин. — Не очень-то им хочется спрашивать, по-моему… Смотрите, как они очки втирают Москве по фронтовым делам. Пален у Ямбурга, Балахович под Псковом, а в газетных сводках — что? «Поиски разведчиков»! Нет, им всего страшней, если Москва узнает…
— Да откуда ты взял это, Боря? Что им — впервой запросы делать? Почему…
— Почему? А ты интересовался, как я тебе приказывал, тем, что было на Восьмом съезде партии ихней? Слышал, что там говорилось о пермских делах? Газет красных не читаете, братья-разбойники, вот в чем беда ваша!
На съезде что решено было? Войска укомплектовать, вооружить, комсостав оздоровить… Рабочих, мужиков командирами делать. Ты думаешь — не получится, а они считают — получится… Они, брат Лебедев, народу верят…
И народ им той же монетой платит… Ну, отрицай, отрицай: толк-то какой с твоего отрицания? Они верят, а мы с тобой — нет. Это все господин Предкоммуны лучше нас с тобой понимает. Однако — выполнил он решения своей партии? Слава аллаху и не подумал… Сам видишь.
— Вижу, — пробурчал Лебедев — дальше что?
— То, что ты прав: отписываться они тут наловчились. Они не этого боятся. У них худший страх есть. Они того боятся, что если Цека им доверять перестанет, так он сюда своих людей пришлет… Почем я знаю, кого: Ленин выберет. Ты разве под Пермью не был? Казалось, — конец Совдепии, карачун, ничто уже спасти не может… Цека прислал своих людей — Дзержинский приехал, Сталин приехал… В две-три недели все перевернулось. Как из-под земли новая армия выросла… Да что у тебя — память короткая? Царицын забыл? Станцию Воропоново забыл? Когда все уже вот как у нас в руках было, и — лопнуло… А почему?
Лебедев держал очередной стакан возле рта, намереваясь опрокинуть его. Теперь он вдруг отвел руку и осторожно поставил сосудик на пустой стул рядом с собою.
— Погоди, Боря! — напрягая весь свой рассудок, остановил он Лишина. — Погоди. Как ты все это быстро: то так, то этак… Ну, случится такая беда, тогда будем и отсюда ноги уносить… Но дай мне хоть до завтрашнего утра человеком побыть, порадоваться…
Час спустя, раздеваясь на сон грядущий в одной комнате со Щегловитовым, инспектор артиллерии Лебедев, все еще навеселе, напевал без конца одну и ту же песенку: «У попа была собака, поп ее любил!..»