Пулковский меридиан
Шрифт:
Около ворот их задержали. Мимо них, обгоняя, протрусила груженная домашним скарбом телега (граммофонная блестящая труба торчала в небо; огромный рыжий бородач правил лошадью; женщина в платке, кое-как держась за веревки, сидела на вещах), потом проехал когда-то бывший щегольским командирский экипаж.
В глубине, откинувшись под закрытый кожаный верх, полулежал бледный Неклюдов. Рядом жена его прижимала к губам белый носовой платок. Маленький человек с морщинистым паскудным личиком бежал рядом с подножкой, заглядывал под верх, визгливо кричал что-то.
—
Неклюдов на минуту высунулся из своего тарантаса. Он искал глазами кого-то в толпе.
— Минеры! — сердито, истерически крикнул он. — Чего стоите, сукины дети? Чтобы нас перебили, как зайцев, на дороге? Сейчас же включить ток! Взорвать все к чёртовой матери!
Два матроса, отделившись от сгрудившейся на перекрестке толпы, переглянулись и быстрым шагом пошли обратно за форт. Экипаж проехал. Минуту спустя и весь печальный, позорный кортеж тронулся…
Оба минера торопливо, шарахаясь от все еще рвущихся снарядов, пробежали по знакомой дороге к минному посту, откуда надо было производить замыкание тока. Пост был забетонирован — иначе взрывающий неизбежно погиб бы сам. Один из них, подходя, достал из сумки небольшой блестящий ключ.
Вдруг оба остановились. Перед постом на каком-то обломке, не глядя на них, сидел человек в капитанских погонах. Он держал в руке браунинг. На земле возле него валялась винтовка. Минеры увидели худое лицо, колючий бобрик, страшные, полусумасшедшие глаза.
— Смотри! Капитан! — испуганно сказал один из них.
Капитан Лощинин медленно поднял голову, двинул рукой с револьвером. Не говоря ни слова, он в упор посмотрел на них. Им вдруг стало жутко. Капитан Лощинин улыбался насильственной, вымученной кривой усмешкой.
— Ваше благородие… — начал было один из двух.
— Убирайтесь к дьяволу! — медленно, с трудом, сквозь зубы выговорил офицер, шевеля губами так, точно каждое их движение причиняло ему острую боль. — Убирайтесь отсюда ко всем дьяволам, пока я вас…
Он поднял браунинг.
— Христопродавцы! Русские люди! Чухнам продались? Красную Горку взрывать хотите? Попробуйте! Кто позволил? По чьему приказу?
— Ваше благородие… Господин комендант велел…
— Господин комендант? Господин прохвост? Господин Иуда? Я теперь тут комендант! Я тут гарнизон. Я да покойники… Хотите зачислиться? А?
Он запнулся, точно икнул, и вдруг, вскакивая на ноги, заорал высоким срывающимся голосом:
— Застрелю каждого подлеца, который…
Рука его затряслась. Браунинг крякнул, выстрелил куда попало — раз, другой, третий.
Когда он опомнился, минеров уже не было. Не было и вообще никого. Он удивленно оглянулся, прислушался. Огонь со стороны красных вдруг почти прекратился. Грохот умолк. Только над пустыми, безмолвными батареями, над серым бетоном казематов, над огромной каменной глыбой, оторванной от них взрывом еще в 1918 году, звеня, продолжали лопаться шрапнели.
Капитан Лощинин сунул браунинг в карман. Несколько минут он постоял на месте, закрыв глаза рукой. Губы его дрожали. Потом медленно, не спеша, опустив голову, он пошел к батареям.
Пошатываясь, он взобрался по внешней лесенке на открытую площадку. Огромные орудия молча высились над ним, спокойные, блестящие никелем и медью механизмов. Шрапнель рвалась все время: одно ее белое облачко, расплываясь, сменялось другим. Солнце светило ярко, спокойно, безжалостно. Внизу лежало голубовато-серое море. Правее виднелся Кронштадт. Левее — на водной глади капитан Лощинин заметил «Петропавловск», «Андрея», крейсер «Олег», два или три миноносца. Огонь с них не прекращался.
Но капитан Лощинин не боялся этого огня. Он медленно брел между своими пушками, прислушиваясь, как звякают по ним, как горохом стучат по бетону падающие пули. Он теперь уже ничего не боялся и ничего не стыдился. Он был один. Его плечи дергались. Он плакал. Он ничего не понимал…
В 13 часов 20 минут «Петропавловск» прекратил стрельбу по Красной Горке: форт больше не отвечал.
В 14 часов 10 минут капитан Лощинин, напрасно ожидавший на батарейной площадке очередных разрывов шрапнели, тяжело, судорожно вздохнул.
— Нет, — с отчаянием проговорил он про себя. — Нет! Ничто не берет. Кончено! Ну что же, Лощинин? Значит… Нет таким, как ты, жизни! Пусть другие живут!
Он вынул из кармана браунинг, маленькую, красивую блестящую вещичку, посмотрел на него, посмотрел кругом себя, на форт, на море, широко, размашисто перекрестился и вдруг быстро, решительно, почти бегом, пошел к краю площадки за орудие.
Минуту спустя оттуда донесся короткий слабый хлопок, легкий треск.
Чайка, летевшая к берегу с моря, испуганно взмыла над платформой в воздух. Трепеща длинными крыльями, она на секунду или две замерла на месте, потом скользнула вбок.
Полная тишина воцарилась на форту Красная Горка.
Глава XIX
ОТЕЦ И СЫН
Вася сделал шаг-другой назад и, дождавшись, когда между стволами мелькнула гимнастерка Карякина, легонько свистнул. Карякин, навострив уши, двинулся к нему. Вася без слов показал на надпись: «Стой! Предъяви пропуск!»
Они огляделись. Направо виднелся небольшой дом и сторожевая будка на краю дороги, рядом с ним. Будка была пуста. Стекла в окнах домика полопались. Десять или пятнадцать сажен дороги исковеркала страшная сила взрыва: валялись глыбы земли, куски дерна, камни. Чуть дальше темнели одна возле другой три глубокие ямы: ближняя — огромная, дальние поменьше. И — ни души, ни звука.
Вася вопросительно глянул на Карякина. Где же форт? Тишина казалась подозрительной, неблагополучной. Им стало чуть-чуть не по себе: что-то словно смотрело на них из-за нарядных сосен, с рыжими свечками молодых побегов. Что именно?