Путь бесконечный, друг милосердный, сердце мое
Шрифт:
Она нравилась Амору – не священнику, не мужчине, а человеку. Своей неторопливостью, искрой иронии и самоиронии, поблескивавшей в глазах, трогавшей уголки рта, окрашивавшей фразы, даже темпом речи нравилась – неторопливым, интонациями – расслабленными, ни в коей мере не мягкими. В Альбе Франк не было ничего мягкого: она была поджарой, очевидно, не в последнюю очередь из-за диеты и обилия обязанностей; волосы были коротко стрижены, не крашены, справа за виском в выгоревших каштановых волосах поблескивала седина. И даже ее настойчивость, с которой она требовала ответа от отца Амора, пусть бы это было и виноватое «нет», тоже привлекала его. И дорогие серьги, статусные часы, которые она носила
– Они совещаются, – невесело признался Амор. – Это глупо и черство, но ваш лагерь поддерживается европейской ветвью церкви, а я несу послушание в африканском епископате. И это расценивается как нарушение территориальной подчиненности. Это я еще не знаю точки зрения епископата, которому вы подчинены.
– Они не смогут прислать священника еще добрых четыре месяца. Поэтому, скрепя сердце, с недовольной миной, но епископ Петреску согласился с тем, чтобы вы действовали на нашей территории, – поморщившись, призналась Альба, отводя взгляд. – Если позволите быть откровенной, это стоило мне двух часов ругани и доброй сотни тысяч мертвых нервных клеток. Эти высокопоставленные лица могут быть исключительно упрямыми.
Или она потребовала – а этого высокопоставленные лица не терпели, подумал Амор. С нее станется.
– Если позволите, госпожа Франк…
– Альба. – Категорично перебила его она. – К чему эти глупости. Просто Альба. И нет, это ни в коей мере не обязывает вас предлагать, чтобы и я обращалась к вам по имени. Меня вполне устроит «отец Даг».
Амор не удержался и засмеялся.
– Я даже буду уверенней себя чувствовать, обращаясь к вам именно так, – хладнокровно продолжила Альба и подняла стакан. – Ваше здоровье.
– Благословений, – отозвался Амор.
– М, кстати о благословениях. Будете чай?
– С удовольствием, – бодро ответил он.
Она поднялась; Амор, поколебавшись, сказал ей в спину:
– Если мне не изменяет моя способность оценивать людей, мой епископ может согласиться со взаимовыгодным предложением.
– А именно? – Альба застыла рядом с кухонными шкафами.
– Ваша выгода – в присутствии священника. Их выгода… м-м, они удовлетворятся материальной, я полагаю. Боюсь, я слишком циничен, но из того, что я помню о его высокопреосвященстве, он охотно прислушивался к подобным доводам.
Альба продолжила делать чай. Очевидно, обдумывая при этом сказанное Амором.
Поставив перед ним стакан, она уселась, снова вытянула ноги и начала:
– Вы ведь понимаете, что мы – благотворительная миссия? С соответствующим бюджетом, отец Амор.
Ему ничего не оставалось, кроме как пристыженно отвести глаза и кивнуть.
– Я подумаю, сколько мы сможем выкроить. Возможно, сумму, кратную вашему окладу.
Амор усмехнулся.
– Я жил на пожертвования и случайные заработки. Мне платили не слишком регулярно.
Альба подняла брови.
– У меня было не слишком много возможностей и желания контролировать эту процедуру. И по большому счету, много ли мне нужно было.
– Тогда, если позволите, сумма пожертвований, исчисляющихся в вашей пенсии, к примеру, только унизит епископат, потому что это будут сущие крохи, – хмыкнула она.
– Запросто. – Повинно склонил голову Амор.
– А если предложить несколько иную компенсацию? – спросила она, внезапно оживившись. – Нематериальную? Как его высокопреосвященство отнесется о хвалебных репортажах в европейских СМИ о деятельности его церкви? У меня есть знакомства. Он достаточно тщеславен для этого?
– Именно хвалебных? – уточнил Амор.
– Ну разумеется.
Это могло сработать. Его высокопреосвященство
Амор долго собирался с духом, прежде чем связаться с братом Юстином. Но – был рад увидеть его. Тот принялся расспрашивать его о самочувствии, просто до мельчайших деталей, которые, к своему облегчению, Амор не помнил. Сказал только, что врачи обещают полностью поставить на ноги недели через две и даже с начальной психологической реабилитацией подсобить.
– Да-да, – рассеянно произнес брат Юстин, – это очень полезное обещание. Непременно воспользуйтесь им. Необходимо при первой же возможности заботиться о душевном здравии, это абсолютный императив в нашей работе. Там ведь есть качественные психологи данной направленности?
– Еще бы, – буркнул Амор. – Я во время стажировок на всех тех курсах столько не встречал, сколько здесь всех этих терапевтов по психологии критических состояний.
Затем началась куда более щекотливая часть разговора: Амор просил разрешения отслужить службы и проводить другие обряды. Брат Юстин кривился, пытался поднимать другие темы, но Амор упрямо возвращался к одному и тому же. Он настаивал, что его долг служителя церкви и христианина – предстоять нуждающимся, и что привычные и желанные действия наверняка будут содействовать его самочувствию. И только обещание не настаивать на пенсии за время, проведенное в лагере, обеспечить пожертвования распорядителей в лагере и, возможно, другие льготы, о которых куда лучшее представление имеет местный административный директор, как-то убедили брата Юстина. Правда, оставался сам епископ.
Оставив Альбу утрясать детали, Амор отправился дальше, к майору Ниссену. Он зашел в детский барак за Иге, почти не удивился, обнаружив его рядом с кроватью Эше.
– Как он? – тихо спросил Амор, хотя знал от врачей, что Эше тяжело-стабилен, пока в искусственной коме, но завтра, скорее всего, его начнут будить, что критических повреждений органов нет, мальчишка силен и очень хочет жить, несмотря на сорок сороков болячек, и что, возможно, к Иге не мешало бы куда лучше присмотреться, да вот беда – он очень не хочет лечиться.
Иге пожал плечами, обиженно сказал, что Эше все еще не приходит в себя. И закончил привычным, произнесенным обреченно и даже с гордостью:
– Наверное, он умрет.
Амор сел с другой стороны кровати и сложил руки на ее краю.
– Нет, – категорично заявил он.
Ему предстояло очень неприятное дело: Амор вызвался привести Иге к майору Ниссену, и теперь следовало убедить мальчика пойти с ним. Дело крайне сложное: Иге, очевидно, вбивали в голову если не ненависть, то неприязнь к военным, полиции, к любым представителям власти, включая, наверное, и врачей. И неизвестно, сколько времени длилась эта промывка мозгов. И с ним хотят говорить его враги, и спрашивать будут о банде, бывшей неизвестно сколько времени его семьей – извращенной, больной, преступной, но важной, просто потому, что других не было. Так что у Амора был выбор: велеть Иге идти за ним или попытаться объяснить. В первом случае мальчик наверняка послушает его – авторитет Амора был велик: он взял их с собой, заботился об Эше. Попытаться объяснить – неизвестно, как слова разума, пусть добрые, преломятся в сознании Иге, как они сочетаются с представлениями, вытатуированными в его душе. По большому счету, стоило ли вообще объяснять Иге, кто именно и о чем будет спрашивать его. Амор не очень хорошо представлял, в какой дейстительности рос Иге, было ли в ней место сотрудничеству, поддержке помимо его инстинктивной привязанности к Эше, например; поэтому он не был уверен, что объяснения окажут на Иге желаемое воздействие.