Путь бесконечный, друг милосердный, сердце мое
Шрифт:
Это был третий лагерь Альбы. В первых двух она находилась на второстепенных ролях, в этот была переведена по собственной просьбе, когда освободилось место главного администратора.
– Здесь сложно, если честно. На наших совещаниях постоянно присутствуют военные. Иногда они приходят прямо после вылазок. Пахнут собственными выделениями, оружием, джунглями. И выглядят соответственно. Случается, что мы сначала оказываем им помощь. Криоаккумуляторы выдаем, царапины прижигаем, и только потом переходим к насущным делам. Это глупо звучит, но я действительно видела своими глазами, как эта земля загоралась, отец Амор. Еще три года назад она была мирной… относительно, – поправилась Альба. – В ней было куда безопасней, чем в некоторых кварталах южно-европейских городов. Теперь мы вынуждены наращивать штат охраны, обращаться с ходатайствами к Лиге об увеличении
Амор опустил глаза: он думал, часто думал, что следовало привлечь внимание людей из высоких эшелонов власти к тому, как все разваливается. И не к муниципальной администрации обращаться, а выше. Он предпочитал заниматься своими делишками, играть в милосердие один-на один с другими, хотя следовало бы выходить на площадь и кричать, призывая внимание важных людей. Ему не хватало смелости, он предпочитал надеяться, что другие, более умные, настойчивые, более пригодные для геройства, отреагируют на это быстрей и ловчей. Теперь же эту волну едва ли можно было остановить; наверное, только чудом. Или дождаться, пока она не снесет все, а затем строить новое общество. В любом случае, признавал Амор, и его вина в этом была.
– Не буду утруждать вас жалобами, – поморщилась Альба. – Тем более поводов достаточно…
Она могла рассказать о том, что Лигейские советники внезапно начали полагать, что лагеря, в том числе и этот, обладают подозрительно крупным штатом вооруженной охраны, чтобы их можно было называть миротворческими. Указания на близость к регионам, в которых ведутся военные действия, осыпалась как песок о их заявления: «Согласно нашим данным…» – и дальше заявления о преувеличении опасности. Даже части Лигейских вооруженных сил, до этого получавшие распоряжения о сотрудничестве с ними, разводили руками: им приказывали отправляться в другие места, мол, там они нужней. Имена чиновников, отдававших такие распоряжения, были разными, у Альбы – и не только у нее – складывалось впечатление, что они меняются слишком, подозрительно быстро. Но сделать она ничего не могла, вынуждена была довольствоваться малым и уповать на личные контакты. Ей везло: офицеры, с которыми она заводила личные знакомства, шли ей навстречу. Ей не везло: в Президиуме Лиги тоже шла война не на жизнь, а на смерть, и ее лагерь мог оказаться разменной монетой. Но пока Альба видела, что они что-то могли предпринять, и пока – пусть и ненадолго – они могли функционировать в относительной безопасности.
– А вот о чем я хотела поговорить, отец Амор. Попытаться убедить вас остаться с нами.
Амор поднял голову и удивленно посмотрел на нее.
– Вы можете считать меня самонадеянной и избалованной дамой, но я считаю, что вы сможете здорово и замечательно нам здесь пригодиться, – торжествующе улыбнулась она.
У него было написано на лице недоумение, и Альба пояснила:
– Вы здесь сколько времени? Трое суток? И за вами уже вьются хвостиком почти все ребятишки, вы уже побывали почти во всех бараках, и вас знают в лицо практически все работники. Не поверите, сегодня я не меньше пяти раз слышала от врачей об отце священнике, и каждый раз – с надеждой в голосе: ах если бы придержать его для нас.
Амор спрятал лицо в ладонях жестом безмерного отчаяния.
– Если вы, конечно, решите, что вам милее маленький приход в недосягаемой глуши, я не буду противиться, – все говорила Альба. – Тем более если вам будет обеспечена безопасность. Но если вы останетесь у нас, мы обеспечим вас работой до такой степени, что вы не сможете вздохнуть. Так как?
– Альба, – взмолился Амор, – я был бы счастлив, но как на это посмотрит начальство? Его преосвященство наверняка обладает своими представлениями о моем дальнейшем назначении…
– Он произвел на меня впечатление человека, легко принимающего решения, – перебила его Альба. – Тем более если аргументы весомы.
– Вы собираетесь послать к нему еще журналистов за интервью?
– Зачем? Есть и другие методы воздействия. Мы в Африке, помните?
– Такое забудешь, – хмыкнул Амор.
Альба ухмыльнулась и отвела взгляд.
– Он, разумеется, тоже не из местных, если я правильно сужу по его имени и цвету кожи. – Она помолчала, рассматривая что-то в окне, и улыбка на ее лице была зловещей, словно Альба готовилась к смертельному выпаду. Обратится ли он на Амора – позволит ли она Амору узнать о нем – сдержится
– И во сколько оно вам обойдется, это намерение придержать меня здесь? – не сдержался, полюбопытствовал Амор.
– Отчасти это будет зависеть и от вас. – Он вопросительно посмотрел на нее, Альба пояснила: – Ваше ясно выраженное желание помогать тем из ваших прихожан, которые находятся пока в нашем лагере, тем, кто еще появится, и тем, кто не относится к вашему приходу, но нуждается в духовной поддержке и наставлениях.
– А ваше начальство в Европе? – поморщившись, тяжело вздохнув, спросил Амор. – Они согласятся с таким раскладом?
– Когда они пришлют священника и тем самым наконец подтвердят, что их попечение о лагере не ограничивается чисто материальными нуждами, мы еще раз вернемся к вашему положению здесь. До тех пор я и более двух тысяч здесь – работников и пациентов – оказываемся без непосредственной заботы о наших душах. И это в экуменической миссии. Отец Амор, это может быть не очень важно для нас… я глупо прозвучу, но для большинства выходцев из Европы вера – это скорей формальность и возможность лишний раз встретиться со знакомыми по существенному поводу: свадьба там, крестины. Воскресная служба, а по окончанию церковный праздник, ради которого можно перетерпеть и службу. Для местных священник – это куда более значимая фигура в жизни их самих и их общин. Не мне вам это рассказывать. Я могу дать ссылки на десятки наблюдений и даже исследований, и в них как раз указывается, что священники, особенно в малых деревенских приходах выполняют функции регистратора, третейского судьи, психотерапевта, консультанта по самым разным вопросам, и они настолько хорошо вписываются в систему локального права, что лишение священника большинство общин может рассматривать как трагедию. Саморегуляция малых замкнутых систем в действии. И представьте: люди приходят сюда, узнают, что это миротворческая церковная миссия, а все, что мы можем им предложить – это еда и медпомощь.
Амор кожей ощущал громоздкость, искусственность, стерильную идеальность аргументов Альбы. Он, знавший изнутри, чем жив небольшой приход в глуши, не соглашался с ней. Но это был его опыт; возможно, она сталкивалась с чем-то иным. И кроме того, в чем она действительно была права: люди, вырвавшиеся из плена, из рабства, откуда угодно, пришедшие сюда, искали утешения. И не все они доверяли психотерапевтам – особенно белым.
В действительности, Амор ощущал желание остаться здесь. Ему не хотелось идти дальше куда бы то ни было – было страшно столкнуться с иным, шумным, многолюдным, несравненно более опасным миром; он словно уже создал себе кокон и уютно устроился на зимовку. Сама мысль о необходимости снова куда-то идти, что-то решать, с чем-то сражаться вызывала у Амора дрожь. А откажись он от предложения Альбы, и придется: сначала в епископат, затем, выяснив, что случилось с деревней, возможно, предпринимать вылазку туда – за документами, архивом, утварью. Затем – обустраиваться на новом месте. И ладно, если оно окажется на мирной территории. А если его преосвященство, чем-то недовольный, сошлет его в приход, примыкающий к странам с радикальной мусульманской культурой? Тем более даже от этого лагеря дотуда было всего ничего – пара дней на машинах, с учетом частого отсутствия дорог и присутствия банд. Там оказаться – гарантированная смерть, а епископ Обен ведь объявлял о планах по распространению религии до Средиземного моря в том числе. С него станется благословить Амора на миссионерство – мол, до этого он с впечатляющей настойчивостью знакомился с местной психологией и этнопсихологией, так почему бы не применить полученные знания на деле?
Чисто эгоистичные мотивы тоже подталкивали Амора согласиться: Яспер Эйдерлинк, знавший, где его найти. Иге, Вера, Эльшадай, остальные, к которым болезненно привязался Амор – словно узы эти, насильно соединившие, стали частью их. Наверное, надежда все-таки вернуться в свой приход, узнать, как поживают староста, тетушка Николь, остальные – хотя Амор понимал, что если доберется дотуда, то лишь для того, чтобы ощутить, как в его душе одна за одной прорываются прорехи там, где хранились у него воспоминания о них, его бывших прихожанах.