Путь бесконечный, друг милосердный, сердце мое
Шрифт:
В часовне Амор задремал, кажется, погрузился в то странное состояние между сном и явью. Перед ним один за другим проходили все люди, которых он встретил на пути в лагерь. Те, кто остались сидеть на дороге, смиренно дожидаясь смерти; те, чьим телам они пытались по мере сил отдать последнюю дань. Они что-то говорили: печально, покорно, – некоторые молчали. Амор не мог вспомнить их имен и лиц, но точно помнил, кто они, что за люди; он не пытался заговорить с ними – не о чем, и они не собирались начать разговор.
Он проснулся – выплыл из своей дремоты: знакомый голос говорил ему: «Ты почему не в постели, неутомимый отче? Давай-ка, поднимайся, и пойдем. На этих
– Пойдем-ка. – Сурово сказал Яспер. – У тебя какое-то навязчивое стремление избегать нормальных человеческих условий для отдыха. Я видел твое место, и оно ужасно. Моя комната по сравнению с ним – это просто королевские апартаменты. Так что мы идем туда.
Амор огляделся – он помнил: нужно убедиться, что все свечи потушены, но зачем убеждаться в этом? Для чего свечи? И стоял бы он в растерянности до самого утра, но Яспер вывел его из часовни и вел куда-то, положив руки на плечи и направляя. Амор подчинялся – с ним это было так просто: Яспер очень любил принимать решения.
– Что здесь с тобой делают в этом лагере, милосердный отче? – сурово спросил он – то ли пятнадцать минут, то ли полтора часа спустя.
Амор приподнял голову с подушки и снова уронил ее.
– Ничего сверх обычного, – непослушными губами выговорил он. Подумав, добавил: – Ничего сверх своего.
========== Часть 32 ==========
Спать было жарко. Тесно. Жестко. Уютно. Последнее – от жаркого дыхания в шею, странным образом распалявшего и успокаивающего. Запаха – Амор не мог привыкнуть к своему, изменившемуся, чужому; другой же запах он признавал, принимал, и этот запах словно шептал ему: все хорошо, даже в твоем мирке есть место чему-то постоянному. Правда, Амор долго не мог сообразить спросонья, где он. Не в своем боксе – это точно, и даже не в своем бараке. Голоса, которые он слышал, были какие-то иные, более грубые, резкие, отрывистые, напоминавшие выстрелы, что ли. Местные, мирные говорили иначе: быстро, монотонно, многословно, словно пытались втиснуть в минимум времени максимум информации; и голоса все-таки были другими, не такими грубыми, скрежещущими. Амор прислушался, а чтобы удобней было, чуть повернул голову, пытаясь восстановить воспоминания о времени между настоящим и тем моментом, когда он добрался до часовни в странном, одурманенном состоянии. На протяжении всех их ему упорно мерещился Яспер Эйдерлинк – Амор не только видел его, но ощущал: ладони на плечах, встревоженный взгляд на лице, бархатный голос, вливавшийся в уши. Амор оставался сидеть в часовне – пришел, чтобы отгородиться от дневных событий, подминавших под себя, расплющивавших, словно сель; он хотел вырваться из дел насущных, взглянуть в иные измерения, открыться иным перспективам, потому что в вихре обязанностей, которые сам он взвалил на себя – где по слабости духа, где – потому что это было его долгом, как сам Амор его представлял, где – потому что не мог сказать «нет» – он забывал, кто он есть и что он делал не с удовольствием, ни в коем случае, но с удовлетворением точно.
– Ты не спишь, неугомонный спаситель всего человечества оптом и в розницу? – прямо в ухо прошептал сонный голос Яспера Эйдерлинка. И – неожиданное движение: как будто Яспер потерся подбородком о плечо Амора. Яспер зевнул, потянулся, улегся на спину рядом с Амором и смачно причмокнул. Лежать было определенно тесно – и здорово.
– И что я здесь делаю? – полюбопытствовал Амор. – И кстати, я где?
– Два совершенно потрясающих вопроса. – Хмыкнул Яспер,
Он заложил руки за голову, согнул в колене одну ногу. Заговорил:
– По хорошему, тебя было нужно оттащить к дежурным врачам и заставить этих кровопийц накачать тебя успокаивающими, снотворными и чем там еще. И поставить под контроль. Предынсультный, предынфарктный и прочий. Альтернативно привязать к кровати, чтобы ты не побежал утешать несчастных, и поставить перед твоим боксом пост, не пропускающий никого из желающих пожаловаться тебе. Но я решил, что не существует таких душевных травм, которые не излечиваются здоровым сном. Кажется, я не ошибся. Ты не выздоровел, но уверенно стоишь на пути к твоему привычному блаженному состоянию.
Амор повернул к нему голову.
– Не потому ли я шествую к моему привычному блаженному состоянию, что меня исцелило само твое присутствие? – тихо спросил он, невольно улыбаясь. Яспер самодовольно ухмыльнулся, покосился на него и снова уставился вверх.
– В этом что-то есть, – согласился он после раздумий. Повернулся к нему. Амор следил за его глазами – в темноте только белки и были различимы. Еще зубы, когда Яспер улыбался. Остальное сливалось с ночью – и угадывалось, потому что было давно знакомо: нос, скулы, губы, подбородок. – Тафари говорит, ты остаешься здесь. Правда?
Амор едва не поморщился от его требовательного тона; но это усилие требовало сил, которых у него не было. Он задумчиво поднял брови, снова опустил их, прикрыл глаза.
– Пока все выглядит именно так.
– Это хорошо.
И неожиданно:
– Ты в порядке?
Амор чуть не содрогнулся: от простого вопроса, возможно, искреннего, его кожи коснулся мертвенный холод, и ладно бы кожей ограничился, но он проник внутрь, сдавил внутренности, до боли сжал суставы. Сердце застыло на пару секунд и зачастило.
Яспер, очевидно, что-то почувствовал. Он снова повернулся к Амору, поднялся на локте, начал вглядываться в его лицо. Амор закрыл глаза, словно это должно было спасти его от навязчивого внимания.
Яспер опустил голову ему на плечо. Амор мог ошибиться, но его шеи коснулись губы Яспера. Совсем легко, почти неощутимо. Легче, чем взмах крыла бабочки.
И Амора обдало жаром. Он задержал дыхание, судорожно сглотнул слюну, которой внезапно наполнился рот, жадно, нервно вслушиваясь в дыхание Яспера – его молчание.
Через секунду его щеки коснулись пальцы Яспера, легко провели по ней, спустились к подбородку, снова поднялись к скуле, бережной лаской прошлись по щеке и шее; кожа на подушечках пальцев была грубой, царапала даже обветренную и продубленую солнцем кожу Амора. Он осторожно выдохнул и снова затаил дыхание. Рука Яспера не опускалась дальше его шеи, не перемещалась никуда, двигалась в согласии с неким ритмом, слышным только ему; от незамысловатой ласки Амора поочередно пронзали иглы сладкой боли – нервы играли с ним злые шутки, в точном ритме с поглаживаниями Яспера: то ныли зубы, то судорогой сжимало кожу на ногах, то по животу пробегали мурашки. Амор видел только глаза Яспера – внимательные и жадные, примерявшиеся к цели; он ощущал и биение сердца – оно было совсем близко, где-то рядом с рукой. Билось сильно, Амору казалось, что он слышит его удары.